Мой мальчик

– Ты что, не хочешь?

– Нет, конечно, хочу, но… А твоя мама?

– Она тоже там будет.

– Да, я об этом догадался. Но она не обрадуется, если я приду.

– Я уже поговорил с ней об этом. Я сказал, что хочу пригласить друга, и она согласилась.

– Так ты ей не сказал, что я и есть тот самый друг?

– Нет, но я думаю, она догадалась.

– Как?

– У меня ведь больше нет друзей, правда?

– Она знает, что ты по-прежнему ходишь сюда?

– Наверное. Она перестала меня спрашивать, так что, скорее всего, больше не переживает из-за этого.

– А может, все-таки есть кто-то, кого бы ты с большей охотой пригласил?

– Конечно нет. А если бы таковые и были, то их не отпустили бы к нам на рождественский обед. Они пошли бы к себе домой. Правда, идти им было бы особенно некуда, потому что они у себя дома и живут, да?

Уилла этот разговор утомил. В своей обычной хитрой и извращенной манере Маркус пытался сказать, что ему не хочется оставлять Уилла под Рождество в одиночестве.

– Я еще не знаю, какие у меня планы.

– А куда ты еще можешь пойти?

– Никуда, но…

Все прорехи в разговоре обычно заполнял Маркус. Он всегда был начеку, и любые «хм…», «а…» и «но…» рассматривал как возможность перевести разговор на абсолютно другую тему. Правда, сейчас он почему-то решил оставить свою обычную тактику и испытующе уставился на Уилла.

– Ты что смотришь? – в итоге спросил Уилл.

– Я не смотрю. Я просто жду ответа на вопрос.

– Я ответил. Я сказал «никуда».

– Ты сказал: «Никуда, но…» Я ждал продолжения.

– Да забудь. Я никуда не иду на Рождество.

– Значит, ты можешь прийти к нам.

– Да, но…

– Что «но…»?

– Прекрати все время спрашивать меня «что „но…“?»!

– Почему?

– Потому что это невежливо.

– Почему?

– Потому что… Потому что у меня есть сомнения, вот я постоянно и повторяю «но». Просто я не на сто процентов уверен, что хочу пойти к вам домой на Рождество.

– Почему?

– Ты что, издеваешься?

– Нет.

И это было правдой: Маркус никогда ни над кем намеренно не издевался. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что мальчику просто любопытно и что это любопытство ни на миг не ослабевает. Разговор тянулся так долго, что Уилл давно перестал чувствовать себя в своей тарелке и уже начал переживать, что в конце концов ему придется-таки высказать жестокую правду. А заключалась она в том, что мама Маркуса, как и он сам, ненормальная; что, даже если не принимать во внимание их невменяемость, все равно оба они – неудачники; что Уилл не может представить себе более мрачного Рождества; что он охотнее вернется к своему изначальному плану обкуриться и всю ночь смотреть телик, чем станет ломать с кем-нибудь из них на счастье куриную косточку, и что любой нормальный человек согласился бы с ним. Если парень не понимает намеков, то что ему еще остается? Разве только…

– Извини, Маркус, я был груб. Я с удовольствием отпраздную Рождество вместе с вами.

Это и был его второй вариант. Не предпочтительный, но тоже вариант.

Как оказалось, праздновать они собирались не втроем, и это несказанно облегчило участь Уилла. Он ожидал выслушать одну из полностью лишенных логики лекций Фионы, но она лишь смерила его взглядом; она явно не собиралась возобновлять военные действия в присутствии гостей. Вокруг раскладного обеденного стола теснились папа Маркуса Клайв, его девушка Линдси и ее мама – итого шесть человек. Уилл не знал, что нравы общества так сильно изменились. Будучи ребенком от второго брака, воспитанным в духе шестидесятых, он жил в заблуждении, что если семья распадается, то некоторые из ее членов неизбежно перестают друг с другом разговаривать. Но в данном случае всё, похоже, обстояло иначе: Фиона и ее бывший муж рассматривали свои отношения как нечто некогда их объединявшее, а не как абсолютно ужасный эпизод своей биографии, разведший их по разные стороны баррикад. Казалось, будто жизнь в одном доме, ночи в одной постели и наличие общего ребенка было для них не важнее недолгого соседства в гостинице или учебы в одной школе – приятное стечение обстоятельств, позволившее завязать дружбу.

Видимо, так было не у всех, решил Уилл, иначе бы «ОРДА» представляла собой общество счастливых, хоть и раздельно проживающих пар, которые охотно знакомили бы своих бывших супругов, будущих супругов и детей от одного, другого, третьего брака между собой; но все было совсем иначе: «ОРДА» была сгустком праведного гнева с большой примесью желчи. После одного вечера с «Одинокими родителями» у него сложилось впечатление, что немногие из них собираются семьями, чтобы поиграть в «Монополию» или просто, как, например, сегодня, попеть песни под елочкой.

И даже при том, что в жизни такие идиллические сцены – большая редкость, нечто подобное происходило здесь и сейчас. Поначалу Уилл счел это довольно отвратительным: ведь если люди не способны вместе жить, подумал он, то нужно, по крайней мере, иметь мужество хоть немного ненавидеть друг друга. Но через какое-то время, когда Уилл немного выпил, он начал приходить к мысли, что попытка достичь гармонии раз в году – не такая уж недостойная цель. Главное, что созерцание кучи народу, пытавшегося найти общий язык, радовало Маркуса, а даже при всем своем цинизме Уилл не мог бы пожелать Маркусу под Рождество ничего, кроме счастья. На Новый год он даст зарок вернуть себе немного былого скептицизма, а до тех пор будет следовать всеобщему настрою и улыбаться даже тем, кто ему не нравится. Ведь если ты кому-то улыбнулся, это еще не означает, что вы теперь друзья на всю жизнь? Позднее, когда возобладал здравый смысл и началась всеобщая перепалка, Уилл понял, что улыбки не обязывают даже к однодневной дружбе, но на пару часов он был рад поверить в то, что мир перевернулся с ног на голову.

Он пришел с подарками для Фионы и Маркуса. Маркусу он подарил виниловую пластинку с альбомом «Невермайнд», потому что CD-плеера у них не было, и футболку с портретом Курта Кобейна, чтобы он не отставал от Элли; для Фионы купил классную и довольно дорогую вазу из простого стекла, потому что после происшествия с больницей она пожаловалась, что ей некуда ставить цветы. Маркус подарил Уиллу книжку по отгадыванию кроссвордов, чтобы ему было легче играть в «Обратный отсчет», а Фиона, шутки ради, – «Пособие для родителей-одиночек».

– В чем тут шутка? – спросила Линдси.

– Да так, – поспешил сказать Уилл, и выглядело это, честно говоря, довольно странно.

– Уилл выдумал себе ребенка, чтобы вступить в общество родителей-одиночек, – пояснил Маркус.

– А, вот оно что, – сказала Линдси.

Видевшие его впервые Линдси, ее мама и Клайв посмотрели на него с некоторым любопытством, но он не стал распространяться на эту тему. Он им просто улыбнулся, как будто это было естественной реакцией в подобных обстоятельствах. Тем не менее ему бы не хотелось пояснять, в чем эти обстоятельства состояли.

Обмен подарками не занял много времени, и, за исключением единственного подарка, все они представляли собой обычную ерунду, но, учитывая сложную паутину взаимоотношений между присутствующими, это настораживало. Шоколадный пенис – это, конечно, хорошо, подумал Уилл (вообще-то, он так не считал, но пытался проявлять терпимость – пусть каждый живет как хочет), но уместно ли дарить шоколадный пенис одинокой и лишенной секса бывшей подружке твоего нынешнего друга? Вряд ли, потому что в этом есть что-то бестактное, – не лучше ли по такому случаю вообще оставить всю эту тему с пенисами в покое? – и к тому же Фиона не показалась Уиллу любительницей шоколадных пенисов, но она все равно посмеялась.

По мере того как гора разорванной оберточной бумаги росла, Уилл понял, что практически любая вещь, подаренная в подобных обстоятельствах, может быть воспринята как бестактность или как подарок со скрытым смыслом. Фиона подарила Линдси шелковое белье, будто желая сказать: «Да меня совершенно не волнует, что вы там, ребята, делаете по ночам», а Клайву – новую книгу, озаглавленную «Неизвестная история», словно выражая этим нечто совершенно противоположное. Клайв подарил ей кассету Ника Дрейка [43] , и, хоть он по-прежнему ничего не знал о том, что произошло с Фионой, Уиллу показалось несколько странным его решение вручить альбом суицидально-депрессивной музыки человеку, потенциально склонному к суицидальной депрессии.