Мой мальчик

– Ой, Маркус, извини, он не потому хочет тебя видеть. Просто… я имела в виду, что ему, видимо, чуточку себя жалко. Линдси сказала, что ему повезло, что он не разбился сильнее, так что, может быть, сейчас он решил серьезно обдумать свою жизнь.

– Может идти к черту.

– Маркус!

Но Маркусу не хотелось объяснять, где и от кого он научился так выражаться; ему хотелось сидеть у себя в комнате и хандрить, и именно этим он и занялся.

«Он решил серьезно обдумать свою жизнь…» Именно эта фраза, сказанная мамой, и разозлила Маркуса, и теперь он пытался понять почему. У него это неплохо получалось, когда он того хотел. В его комнате стояло старое кресло-мешок – он сел в него и уставился на стену, в то место, куда он прикалывал интересные истории, вырезанные из газет. «ЧЕЛОВЕК ПАДАЕТ С ВЫСОТЫ ПЯТИ ТЫСЯЧ ФУТОВ И ОСТАЕТСЯ ЖИВ», «ДИНОЗАВРЫ, БЫТЬ МОЖЕТ, БЫЛИ УНИЧТОЖЕНЫ МЕТЕОРИТОМ». Вот что заставляет серьезно задуматься над жизнью, а не падение с подоконника при попытке изобразить образцового отца. А почему он никогда прежде не задумывался над жизнью, пока не упал с подоконника? За последний год, казалось, всем пришлось задуматься над жизнью – всем, за исключением папы. Его мама, например, ничем другим и не занималась, а только раздумывала над жизнью, очевидно, поэтому за нее вечно приходилось волноваться. И почему он захотел увидеть своего сына, только сломав ключицу? Маркус не мог припомнить, чтобы когда-нибудь, придя из школы, услышал от мамы, что ему нужно садиться в поезд и ехать в Кембридж, потому что его папа безумно хочет его видеть. За то долгое время, пока с его ключицей все было в порядке, Маркуса ни о чем подобном не просили.

Он спустился вниз к маме.

– Я не поеду, – сказал он ей. – Меня от него тошнит.

Только на следующий день, когда он рассказал Элли про инцидент с падением с подоконника, его отношение к предстоящему визиту к отцу стало меняться. Они сели в пустом классе на первой перемене, хоть сначала он и не был пустым: когда Маркус сказал, что им нужно поговорить, она взяла его за руку, завела внутрь и распугала с десяток ребят, которые там торчали, ребят, которых она не знала, но которые охотно поверили в ужасные угрозы Элли. (Почему так происходит? – думал он. Она не намного выше его, так почему же тогда это сходит ей с рук? Может, если он начнет так же красить глаза и стричься, у него тоже получится распугивать людей, но все равно ему будет далеко до нее.)

– Ты должен к нему поехать. Сказать ему все, что ты о нем думаешь. Я бы так и сделала. Урод. Если хочешь, я поеду с тобой. Зададим ему перцу.

Она засмеялась, и, хоть Маркус слышал ее слова, он уже думал о другом. О том, как будет здорово провести целый час в поезде вместе с Элли, только с ней одной; а потом он подумал, как будет классно напустить Элли на папу. В школе Элли была как радиоуправляемая ракета, и ему порой казалось, что управляет ею он. Когда они были вместе, он мог направлять ее на цели, и она их уничтожала – он обожал ее за это. Она побила дружка Ли Хартли и заставила всех перестать над ним смеяться… Если его ракета так безотказно срабатывает в школе, то почему она не будет действовать за ее пределами? Конечно будет. Он решил нацелить Элли на своего папу и посмотреть, что произойдет.

– Ты действительно со мной поедешь, Элли?

– Да, конечно. Если хочешь. Будет весело. – Маркус знал, что она согласится, если он ее об этом попросит. Элли согласилась бы практически на все, за исключением, разве что, танцулек на вечеринке. – В любом случае ты же не хочешь ехать туда один?

Он всегда все делал в одиночку, поэтому ему даже не приходило в голову, что тут у него могут быть варианты. В этом и заключалась проблема с Элли: он боялся, что, оставшись без нее, он уже будет знать, что есть и другая жизнь, но от осознания этого будет только хуже, потому что он не сможет ничего вернуть, и его сердце будет разбито.

– В общем, нет. А Зои поедет?

– Нет. Она не будет знать, что ему сказать, а я буду. Поедем только мы с тобой.

– Ладно. Здорово. – Маркус не хотел даже думать о том, что Элли может наговорить его отцу. Он подумает об этом позже.

– У тебя есть деньги? Потому что я не наскребу на билет.

– Могу достать. – Маркус тратил немного; он знал, что фунтов двадцать уж точно скопил, а мама все равно даст ему достаточно на поездку.

– Тогда поедем на следующей неделе? – Приближалась Пасха, и на следующей неделе у них будут каникулы, так что они смогут остаться на ночь, если захотят. И Маркусу придется позвонить Элли домой, чтобы обо всем договориться, как будто это настоящее свидание.

– Ага. Круто! Мы классно проведем время.На секунду Маркус задумался, сходятся ли у них с Элли представления о том, что такое «классно провести время», но потом решил об этом не волноваться до поры до времени.

Фиона хотела поехать с Маркусом на вокзал Кингз-Кросс, но он сумел ее отговорить.

– Так получится слишком грустно, – объяснил он ей.

– Но ты же едешь всего на сутки.

– Я все равно буду по тебе скучать.

– Ты же не перестанешь по мне скучать, если мы попрощаемся в метро. В этом случае тебе придется скучать даже дольше.

– Но попрощаться в метро будет естественнее.

Он понимал, что перегибает палку и что все им сказанное лишено смысла, но все равно не хотел, чтобы мама и Элли столкнулись на вокзале. Она бы не разрешила ему ехать, зная, что он берет с собой в Кембридж Элли для того, чтобы устроить разнос отцу.

Они вдвоем дошли от дома до станции метро «Холлоуэй-роуд» и попрощались у входа.

– Все будет хорошо, – сказала она ему.

– Ага.

– Ты и глазом не успеешь моргнуть, как пора будет возвращаться.

– Я ведь уезжаю всего лишь на сутки, – заметил он. Пока они дошли до метро, он забыл, что сказал ей, как сильно будет скучать. – Я уезжаю всего на сутки, но кажется, что это целая вечность. – Он надеялся, что, когда приедет, мама забудет, что он это говорил. В противном случае она его одного и в магазин больше не отпустит.

– Мне не следовало заставлять тебя ехать. Тебе и так в последнее время пришлось нелегко.

– Все будет нормально. Правда.

Коль скоро он собирался так по ней скучать, она крепко его обняла – эти объятия длились целую вечность, и все прохожие глазели на них.

В метро народу оказалось немного. Была середина дня – его папа выбрал такой поезд, с которого Линдси могла встретить Маркуса на вокзале в Кембридже по дороге с работы, – и в вагоне метро, кроме него, был всего один человек – старик, читавший вечернюю газету. Он читал что-то на последней странице, так что Маркус мог видеть кое-что напечатанное на первой; сначала он заметил фотографию. Она показалась ему такой знакомой, что в первый момент он решил, что это фотография кого-то из тех, с кем он знаком, члена семьи; может быть, такая фотография даже есть у него дома – стоит в рамочке на пианино или приколота к пробковой доске на кухне. Но среди друзей семьи или родственников не было никого с белыми волосами, козлиной бородкой, эдаких современных Иисусов…

Он понял, кто это. Эту же самую картинку он видел каждый божий день на груди у Элли. Его бросило в жар; он мог даже не читать то, что было написано в газете у старика, но все равно прочел. В заголовке значилось: «СМЕРТЬ РОК-ЗВЕЗДЫ КУРТА КОБЕЙНА», а ниже, помельче, было написано: «Двадцатисемилетний солист группы „Нирвана“ застрелился». На Маркуса нахлынуло множество чувств и мыслей одновременно: интересно, видела ли Элли газету и, если нет, что с ней будет, когда она узнает; и все ли в порядке с его мамой, хоть он и понимал, что между ней и Куртом Кобейном нет ничего общего, потому что его мама – это реальный человек, а Курт Кобейн – нет; а потом он растерялся, потому что газетный заголовок представлял Курта Кобейна как реального человека; а потом ему просто стало очень грустно – ему было жалко Элли, жалко жену Курта Кобейна, его маленькую девочку и самого себя. Но тут поезд подъехал к Кингз-Кросс, и ему нужно было выходить.

Он увидел Элли, стоящую под табло «Отправление», где они и договорились встретиться. Выглядела она вроде обычно.

– Платформа десять «бэ», – сообщила она, – мне кажется, это с другой стороны станции.

Все несли в руках вечернюю газету, так что Курт Кобейн был везде. И так как фото в газете было абсолютно таким же, как на свитере Элли, он не сразу свыкся с тем, что все эти люди несут в руках нечто такое, что он всегда считал частью Элли. Каждый раз при виде фотографии ему хотелось сказать ей: «Смотри!» – но он молчал. Он не знал, как ему поступить.