Мой мальчик

– Да ты бы ее видел, – трещал Маркус.

– Мне уже кажется, что видел.

– Бац!

– Да. Бац. Ты уже рассказывал.

– Она просто потрясающая.

– Да, но…

Уилл понял, что ему придется изложить свою теорию о том, что статус жертвы, в котором сейчас пребывает Маркус, не прибавляет ему ни сексуальной, ни романтической привлекательности, и было ясно, что разговор предстоит сложный.

– А как, тебе кажется, онасама относится к тому, что ей пришлось тебя защищать?

– В каком смысле?

– Просто… просто обычно так не бывает.

– Да, не бывает, но в этом-то и весь класс.

– Я так не думаю. Понимаешь, мне кажется, Элли будет трудно относиться к тебе как к кавалеру, если всякий раз, как она отойдет купить шоколадку, у тебя будут отбирать очки и ей придется превращаться в Жан-Клода Ван Дамма.

– А кто такой Жан-Клод Ван Дамм?

– Не важно. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– А что мне теперь делать? Записаться на карате или что-то в этом роде?

– Просто я говорю, что ваши отношения могут сложиться не так, как тебе хотелось бы. По моему опыту, любовь развивается по-другому. Ваши отношения напоминают скорее отношения хозяина и домашнего животного, чем девушки и молодого человека.

– Ничего, – развеселился Маркус.

– Тебе что, нравится, когда с тобой обращаются как… с хомячком?

– Нет, конечно нет. Я этого не вынесу. Просто я хочу быть с ней.

И сказал он это настолько искренне и без малейшей тени жалости к себе, что Уиллу впервые захотелось его обнять.

Уилл не хотел, чтобы его роман с Рейчел развивался по той же модели, что отношения хомячка Маркуса с Элли, и, хотя он вполне понимал простые и чистые желания Маркуса, его собственные желания не были ни просты, ни, честно говоря, чисты; из этого посыла он и решил исходить. Правда, Элли, по крайней мере, знала, что собой представляет Маркус, хоть, может, самому Маркусу и хотелось бы здесь что-то изменить: ведь он был именно тем маленьким очкариком, над которым издевались у входа в магазинчик, и никем иным. Парень же, который пришел к Рейчел на обед со своим двенадцатилетним сыном, в действительности был не Уилл – даже если кто-то (а именно Уилл собственной персоной) и пытался вообразить нечто обратное. Может быть, однажды, думал он, жизнь научит его тому, что лгать о себе – весьма уязвимая стратегия и хороша она только для случайных знакомых. Можно наврать с три короба кондуктору автобуса или водителю такси во время короткой поездки; но если собираешься провести с человеком остаток жизни, то рано или поздно что-нибудь неизбежно да всплывет.

Уилл решил, что постарается исправить все ложные представления, которые сам, медленно, но верно, и культивировал, однако при первой же попытке, во время их совместного выхода в свет, все обернулось так, что он невольно вспомнил старую первоапрельскую шутку: в Великобритании решено перейти на правостороннее движение, и этот переход будет осуществляться постепенно.

Оказывается, нужно или врать, или говорить правду, состояния же промежуточного достичь крайне сложно.

– О, – вот и все, что смогла сказать Рейчел, когда он признался в том, что не является настоящим отцом Mapкуса. Она несколько раз пыталась ухватить комочек водорослей палочками, но все время роняла его.

– Это не настоящие водоросли, – заметил Уилл, безуспешно пытаясь создать у нее впечатление, будто в том, что он ей сказал, нет ничего особенного, по крайней мере для него. – Это листовой салат или что-то подобное. Его режут, жарят, добавляют немного сахару…

– Так кто же его настоящий отец?

– Вообще-то… – начал Уилл. Как же ему не пришло в голову, что если он не настоящий отец Маркуса, значит должен быть и настоящий? Почему он до сих пор об этом не догадался? – Это парень по имени Клайв, который живет в Кембридже.

– Ясно. У вас с ним нормальные отношения?

– Да. Вообще-то мы даже вместе праздновали Рождество.

– И-и-извини, кажется, я тут что-то недопонимаю – если ты не настоящий отец Маркуса и не живешь с ним, тогда каким образом он, ну, ты понимаешь, твой сын?

– Да. Ха-ха. Должно быть, для человека несведущего это выглядит довольно странно.

– Тогда поведай, как это выглядит для человека сведущего.

– Просто у нас сложились отношения такого рода. По возрасту я гожусь ему в отцы. А он – мне в сыновья. Поэтому…

– Ты по возрасту годишься в отцы любому парню моложе двадцати. Почему именно этот мальчик?

– Не знаю. Так бывает. Может быть, перейдем на вино или заказать еще китайского пива? Не важно расскажи мне про свои отношения с Али. Они такие же сложные, как мои с Маркусом?

– Нет. Я переспала с его отцом и через девять месяцев родила, вот и все. Все довольно просто, но так оно обычно и бывает.

– Да, я тебе завидую.

– Извини, что я без конца возвращаюсь к этому, но я все же не совсем поняла. Ты – приемный отец Маркуса, но ты не живешь ни с ним, ни с его матерью.

– Да, можно и так на это посмотреть.

– А как еще на это можно посмотреть?

– Хм, понимаю, о чем ты, – сказал он задумчиво, будто бы лишь в этот момент осознав, что на это можно смотреть только одним образом.

– А ты когда-нибудь жил с мамой Маркуса?

– Уточни, что ты имеешь в виду под «жил с»?

– Ты когда-нибудь держал пару чистых носков у нее дома? Или зубную щетку?

Сказать, что Фиона подарила ему пару носков на Рождество? И сказать, что он оставил их у нее дома и все никак не соберется забрать? Тогда он с чистой совестью сможет утверждать, что не только когда-то держал пару чистых носков у Фионы дома, но и держит до сих пор! К сожалению, она подарила ему не носки, а дурацкую книжку. И он даже забрал ее. Так что эти фантазии про воображаемые носки останутся только фантазиями.

– Нет.

– Просто… нет?

– Да.

Он взял с тарелки последний крохотный фаршированный блинчик, обмакнул в соус чили, отправил в рот и сделал вид, что тот слишком велик для него и он не сможет говорить несколько минут. Говорить придется Рейчел, и ей в конце концов захочется поговорить о чем-нибудь другом. Пусть она расскажет ему о новой книжке, которую иллюстрирует, или о том, что хочет провести выставку своих работ, или о том, как сильно ждала встречи с ним. На эти темы он побеседовал бы с удовольствием; он устал говорить о выдуманных детях, а еще больше – о том, почему он их выдумал.

Но Рейчел просто сидела и ждала, пока он дожует, и как бы Уилл ни жевал, ни кривлялся и ни давился, он не мог растянуть крошечный блинчик на целую вечность. Поэтому, как он и предполагал, ему пришлось рассказать ей всю правду, и она пришла в ужас, на что имела полное право.

– Я ведь никогда, собственно, не говорил, что он мой сын. Слова «у меня есть сын по имени Маркус» никогда не слетали с моих уст. Ты сама так решила.

– Ага, да. Это я патологическая врунья. Я захотела поверить в то, что у тебя есть сын, и дала волю воображению.