Мой мастер (сборник)

— Можно поиграть во что-нибудь, — предложил Трошкин.

— Хе! Во дает! — Косой восхитился наивностью предложения. — Нашел фраера с тобой играть: у тебя в колоде девять тузов!..

— А необязательно в карты. Есть много и других очень интересных игр. Вот, например, в города — знаете? Я говорю: Москва, а ты на последнюю букву — Астрахань, а ты, Вася, значит, на «Н» — Новгород. Теперь ты, Федя.

— А что я?

— Говори на «Д».

— Воркута.

— Почему Воркута?

— А я там сидел.

— Ну хорошо, Воркута. Теперь ты, Вася, говори на «А».

— Джамбул, — грустно сказал Али-Баба.

— При чем тут Джамбул?

— Потому что там тепло, там мама, там мой дом.

— М-да… Ну ладно, — махнул рукой Трошкин. — Давайте тогда так: я выйду, а вы что-нибудь спрячьте. А я вернусь и найду.

— Ты бы лучше шлем нашел, — посоветовал Косой.

— Мы будем прятать, а ты в дырку смотреть, да? — недоверчиво отозвался Али-Бабд.

— Ну хорошо, — терпеливо согласился Трошкин, — тогда пусть Федя выйдет и спрячет, а ты следи, чтобы я не подглядывал.

— Почему я? — обиделся Косой. — Чуть что, сразу Федя!

— Пасть разорву, паршивец этакий! — строго пообещал Трошкин.

— Пасть, пасть… — сразу струсил Косой и, взяв со стола спичечный коробок, пошел его прятать.

— Слушай, Доцент, ты когда-нибудь был маленький? — неожиданно спросил Али-Баба.

— Был.

— У тебя папа-мама был?

— Был.

— А зачем ты такой злой? Зачем такой собака?

Трошкин посмотрел на Али-Бабу трошкинскими своими глазами.

— Эх, Вася, Вася!.. — вздохнул он.

Скрипнула дверь. На пороге обозначилась безмолвная фигура Косого.

— Спрятал? — обернулся к нему Трошкин.

— Хмырь повесился… — тихо и без всякого выражения проговорил Косой.

А через год попал я в слабосилку, Все оттого, что ты не шлешь посылку, Ведь я не жду посылки пожирней, Пришли хоть, падла, черных сухарей… —

с чувством пропел гардеробщик. Налил себе стакан водки, чокнулся с человеком, которого мы видели в кепке (сейчас он был без кепки). Выпил и заплакал.

— Митяй, — спросил он человека без кепки, — ты меня уважаешь?

Митяй кивнул.

— Пришить его надо, легавого этого. Всю песню мне испортил.

В дверь постучали сложным условленным стуком.

Двое вскочили из-за стола. Гардеробщик встал за дверь, а Митяй взял со стола второй стакан, кинул его под кровать. Потом быстро открыл дверь и отскочил.

В дверях стоял Белый-Доцент.

— Э-э-э… — пьяно хихикнул гардеробщик. — Сам пришел…

— И ты здесь… — прохрипел Доцент, закрывая за собой дверь, устало прислонившись к косяку. — А я было к тебе сунулся, да только почувствовал: засада там. Я чувствую. Я всегда чувствую… Схорониться мне надо, Митяй…

— Пошли, — сказал Митяй, надевая пальто.

Трое подошли к каркасу строящегося дома, по деревянным мосткам полезли вверх.

— Куда это мы? — спросил Доцент.

— Идем, идем…

На площадке девятого этажа Митяй остановился.

— Вот и пришли, — сказал он.

Доцент огляделся. Стен у дома еще не было, внизу пестрыми огнями переливалась новогодняя Москва.

В руках Митяя сверкнул нож. Гардеробщик достал из кармана опасную бритву.

— Понятно, — прохрипел Доцент, отступая на край площадки.

Митяй замахнулся ножом, потом, изогнувшись в прыжке, выбросил вперед руку. Доцент едва заметным движением увернулся, в какую-то секунду оказался за спиной Митяя и двумя руками с силой толкнул его в спину.

Митяй балансировал на самом краю площадки, пытаясь удержаться. Доцент легко подтолкнул Митяя, его нога ступила в пустоту, он с коротким криком полетел вниз.

Сзади к Доценту подкрался гардеробщик. Взмахнул бритвой.

Хмырь лежал на широкой профессорской кровати, маленький и жалкий. Косой и Али-Баба сидели рядом, а Трошкин на пуфике возле трюмо.

— Больно, Гарик? — участливо спросил Али-Баба.

Хмырь потрогал шею, покрутил головой.

— Больно, Вася… — всхлипнул он.

— Чего врешь-то? — вмешался Косой. — Откуда ж больно, когда ты и голову в петлю толком не успел сунуть!..

— Молчи, — сказал Али-Баба. — Ему тут больно, — он постукал себя по левой стороне груди. — Да, Гарик?

— Да, Вася, — простонал Хмырь. — Прочти! — шепотом попросил он.

— Опять? — недовольно сказал Косой.

Али-Баба развернул тетрадный листок, исписанный крупным аккуратным почерком, и начал читать:

— «Здравствуй, дорогой папа! Мы узнали, что ты сидишь в тюрьме, и очень обрадовались, потому что думали, что ты умер…»

Хмырь заплакал.

— Интересно, — бодро сказал Косой, — какая зараза Хмыренку этому про Хмыря накапала?

— Цыц! — рассердился на него Али-Баба и продолжал чтение: — «И мама тоже обрадовалась, потому что, когда пришло письмо, она целый день плакала. А раньше она говорила, что ты летчик-испытатель».

— Летчик-налетчик, — усмехнулся Косой.

— «А я все равно рад, что ты живой, потому что мама говорит, что ты хороший, но слабохарактерный».

— Точно! Слабохарактерный… — снова перебил Косой. — Стырил общие деньги и на таксиста свалил.

— Канай отсюда, падла! Рога поотшибаю, — вскочил, не выдержав, самоубийца и вцепился в Косого. — Хунзак паршивый! Вырядился, вылез из толчка: «Битте, дритте, данке шен!»

— Кто хунзак? — Косой побледнел. — Ответь за хунзака!

— Федя! — вмешался Али-Баба. — Отпусти Гарика, Гарик в очень расстроенном состоянии.