Мой милый жандарм

И смотрит так ехидно, словно поп на грешника.

Тьфу на вас! Вот откуда, скажите на милость, охранное отделение про всех все знает? Впору самому поверить в обывательские байки о нашем всеведении.

Ладно, сейчас это неважно.

– Поясни!
– требую недрогнувшим голосом.

– Да что тут пояснять?
– Ильин недоуменно пожал плечами.
– Пассия твоя кому-то дорожку перешла, в оборот ее взяли крепко. У промышленника Астафьева пыталась шантажом двадцать тысяч выманить, да промашка случилась - полиция ее в конторе поджидала, меченые ассигнации при свидетелях изъяли.

Лютый холод стреляет в висок. Вымогательство по Уголовному уложению от одна тысяча девятьсот третьего года отнесено к тяжким преступлениям, - царапает сердце услужливая память. Да и сумма немалая, все что свыше пятисот рублей карается особо.

– Ссылка в каторжные работы, - словно прочитав мои мысли, угрюмо вещает Ильин.

– Где она сейчас?
– спрашиваю хриплым голосом.

– В Хамовниках, - столь же сипло отвечает сыщик.
– Но дело не по их части будет, поутру в сыскную полицию при канцелярии градоначальника передадут...
– и словно невзначай роняет: - Барышня наша, случаем, не в сотрудниках числится?

С минуту молча смотрю на него - пристально, с прищуром. Затем медленно киваю: именно так, именно сотрудником и числится.

– Вот и славно!
– облегченно вздохнув, Ильин лукаво подмигивает: - Значит, я передам доклад по команде?

Я вновь киваю - поспешно, с затаенной радостью.

В нашем деле вовремя составленная бумага не последнюю роль играет. Доклад старшего группы филеров уйдет наверх, и фигурировать в нем будет не давняя бродяжка, а ценный агент. А это, как ты ни крути, совершенной иной расклад дает. И с моей стороны нужная бумага не заставит себя долго ждать.

Подлог, скажите вы? Не спорю. Однако не верю я в виновность Анны, и все тут. Хоть режьте меня на мелкие кусочки. И пока сам в деле досконально не разберусь, на растерзание судебным следователям ее не отдам.

Крепко пожав руку сыщику, поднимаюсь в свой кабинет. Чтобы раскрутить маховик бюрократической машины предстоит немало потрудиться. Самое главное сейчас - забрать дело из полицейской части. Тяжело блуждать в потемках, не видя материалов обвинения, но ничего, чай, и мы не лыком шиты.

Перо стремительно порхает по бумаге. Строчки ровные, безучастные, но спешка вырывается предательской кляксой. Комкаю листок в руке, перевожу дыхание. Достаю из пачки новый лист, кладу перед собой. Твердо вывожу:

Служебная запiска.

Казенным слогом рисую банальную картину: сотрудник влип в неприятную историю, требуется содействие. Едва успеваю затемно. Размашистым шагом пересекаю коридор. Из-под двери приемной стелется по полу неяркая полоска света - старший чиновник по поручениям частенько покидает службу за полночь. Стучусь, вхожу в кабинет.

– Разрешите?

– Что у вас, Деян Иванович?

Егор Матвеевич болезненно морщится. У него застарелая подагра.

– Извольте ознакомиться.

Протягиваю доклад. Он внимательно читает, хмуря брови. Я молча жду, всем своим видом излучая спокойствие. Так, по крайней мере, мне кажется. Наконец, короткая резолюция наискось чертит левый верхний угол документа.

– Под вашу личную ответственность.

Чиновник смотрит испытующе.

Согласно киваю. Что тут скажешь?

Теперь остается только терпеливо ждать. Утром в канцелярию градоначальника уйдет официальный запрос об истребовании дела в охранное отделение. Господам из уголовного сыска это крайне не понравится, но то не мои печали. Иные заботы гложут: как бы моя барышня чего лишнего не сболтнула.

Впрочем, утро вечера мудреней.

Бессонная ночь тянется вечность. Мягкая пуховая перина отчего-то кажется неуютной. Едва забрезжило, я выхожу из квартиры. В нетерпении оглядываюсь по сторонам. Фортуна благосклонна, ранний извозчик дремлет у въезда в переулок. Подзываю свистом.

Предрассветные улицы безлюдны, и до полицейского участка добираемся скоро. Опухший ото сна надзиратель, ворча под нос о беспокойных визитерах и раздраженно гремя связкой ключей, ведет меня в арестантское помещение.

Переступив через порог одиночной камеры, щурюсь, привыкая к полумраку. Приношу извинения за бесцеремонность вторжения, с напускной строгостью говорю:

– Искренне признаюсь, не ожидал от вас, Анна Васильевна, такого, никак не ожидал-с.

Присаживаюсь на облезлый табурет. Тюремная мебель жалобно скрипит. Моя узница, натянув до подбородка куцее одеяло, сонно хлопает своими зелеными глазищами.

С укором качаю головой:

– Не будет ли вам угодно разъяснить, что сие значит?

Она задумчиво смотрит куда-то сквозь меня, отрешенно повторяет:

– Сие...
– и прыскает в кулачок.
– Простите, не удержалась: уж больно слово смешное.

– Не вижу ничего смешного, - сухо выговариваю я.

Честно признаться, ее беззаботность меня обескураживает.

Покаянно сложив ладони на груди, Анна ласково шепчет:

– Не обижайтесь, Деян...
– и с самым серьезным видом добавляет: - А сие есть пакость несусветная.

Глядя на хохочущую девушку, не могу сдержаться от глупой улыбки.

Глава двенадцатая

Анна

– Каким еще сотрудником?
– выпадаю я в осадок.

Кареглазый жандарм, закинув ногу на ногу, безмятежно покачивает носком начищенного до зеркального блеска ботинка.

– Секретным.

Вот как, без меня меня женили? С трудом гашу вспышку ярости, подчеркнуто спокойно спрашиваю:

– Иными словами, c данной минуты я ваш агент?

– Самый что ни на есть настоящий, - довольно ухмыляется мерзавец.

Вкрадчиво вношу уточнение:

– Вообще-то я комсомолка.

Мало ли что, вдруг у них это не приветствуется. Лучше заранее предупредить.

– Кто-кто?
– подозрительно щурится змей-искуситель.

– Комсомолка, - с безмятежным видом повторяю я.

Жандарм выглядит обескураженным. Что, не доводилось слышать? Теперь знай! Нам, мой милый сатрап, по уставу запрещено стучать в охранку на своих старших товарищей по партии. Но вслух я это не решаюсь сказать, лишь сокрушенно качаю головой.