Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

«Несомненно, Риббентроп не оставил у меня впечатления, будто он думал, мы не хотели бы войны. Наоборот, он, кажется, верил, что мы ищем ее [239] .

Во-вторых, как раз его враг Геббельс обвиняет министра иностранных дел в «непримиримом» поведении по отношению к Гитлеру, без «гибкости», как он выражается. Другими словами, это означает, что отец отстаивал свою позицию, хотя Гитлер, по видимости, с ней не был согласен. Геббельс в подобном случае, несомненно повел бы себя в собственном понимании «искусней». Геббельс считался в правительственных кругах мастером выведывать через посредников мысли и высказывания Гитлера, для того чтобы затем — напрямую перед Гитлером или в его присутствии — выдавая их за собственный продукт, выставлять себя в выгодном свете или оказывать на Гитлера определенное воздействие. Отец рассказал однажды, что Гитлер как-то раз это раскусил и заявил ему, что он в скором времени запретит тот способ, каким Геббельс «играет в пас» с людьми из его окружения, чтобы влиять на него.

239

DBFP, Third Series, Vol. V., 1939, Dok. No. 365: «[…] and certainly Ribbentrop did not give me the impression that he thought we were averse to war. Quite the contrary: he seemed to think, we were seeking it.»

Дневники Геббельса указывают на постоянную полемику с отцом по поводу пропаганды за рубежом — главный пропагандист ошибочно видел ее своим специфическим полем деятельности. Особенно в условиях диктатуры пресс-релизы являются чрезвычайно важным инструментом внешней политики. Геббельс, да и сам Гитлер зачастую вели пропаганду на зарубежные страны, основываясь на опыте внутригерманской пропаганды времени до прихода к власти и не слишком задумываясь о совершенно иных условиях, в которых жила иностранная публика и в которых нужно было оказать на нее воздействие.

Тем временем казалось, однако, что Гитлер вторжением в Прагу еще раз доказал свой политический инстинкт. Отец:

«Первая английская реакция на пражские события, казалось, поначалу доказывала его (Гитлера) правоту, она могла быть с точки зрения Германии охарактеризована в качестве положительной. Чемберлен заявил 15 марта в Палате общин: по существу верно, что нарушения Мюнхенского соглашения не произошло. Британское правительство не связано больше обязательствами по отношению к Чехословакии, поскольку «государство, границы которого мы намеревались гарантировать, развалилось изнутри и таким образом прекратило существование». (…)

В противоположность этому, однако, английский министр иностранных дел лорд Галифакс при нотификации пражских соглашений послом Германии фон Дирксеном занял с самого начала негативную позицию.

Через два дня после своей речи в Палате общин также и Чемберлен под давлением оппозиции отказался от своей поначалу спокойной и выжидательной позиции и полностью изменил свое отношение. Это отчетливо выразилось в его известной речи в Бирмингеме [240] .

Британской перемене взглядов, ожидавшейся отцом в качестве следствия, способствовало американское вмешательство. Близкие к Рузвельту журналисты Дрю Пирсон и Роберт С. Аллен опубликовали 14 апреля 1939 года статью в «Washington Times Herald», где подтвердили, что Рузвельт 16 марта того года ультимативно потребовал от британского правительства не идти ни на какие уступки рейху и следовать антигерманской политике [241] . Эти реакции не были неожиданными. Когда отец выражается в том смысле, что после заключения Мюнхенского соглашения он постоянно стремился к установлению дружеского отношения с новым правительством в Праге, то это звучит вполне убедительно. Принимая во внимание немецкие усилия по достижению основополагающего соглашения с Польшей, ему были как нельзя некстати осложнения, не говоря уж о кризисной ситуации в Праге. Если бы удалось договориться с Польшей, то чешская проблема и без того лишилась бы своей возможной бризантности. Тесное сотрудничество могло бы тогда, вероятно, быть достигнуто и безо всяких впечатляющих шагов.

240

Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 151f.

241

Fish, Hamilton: a. a.O., S. 69ff; Wirsing, Giselher: Der masslose Kontinent, Jena 1942, S. 238ff.

В сложившихся обстоятельствах нейтрализация чешских вооруженных сил являлась необходимостью. Вторжение под «барабаны и трубы» было без сомнения на руку вражеской пропаганде. Требовалось, однако, завершить акцию быстро и без происшествий, что и удалось сделать с согласия чешского правительства. Кроме того, британский посол Хендерсон по поручению Чемберлена еще в ночь на 14 марта заявил в Министерстве иностранных дел, что британское правительство «не хочет излишне вмешиваться в дела, в которых другие правительства могли бы быть непосредственней заинтересованы, чем Англия» [242] . Это являлось, по сути, официальным заявлением о невмешательстве.

242

DBFP, Third Series, Vol. IV, Dok. No. 247 и 230, см. также No. 230.

В настоящее время часто изображается, как если бы установление «протектората Богемии и Моравии» явилось поворотным пунктом в западной политике, прежде всего в политике англичан по отношению к Германии, вызвав отказ от крайне выгодных для Польши немецких предложений по урегулированию вопроса коридора, поскольку к немецкой политике не имелось больше доверия. При этом часто — и, к сожалению, зачастую намеренно — забывают, что немецкие предложения были представлены польскому правительству уже в ноябре 1938 года. Они были сделаны польскому министру иностранных дел на Оберзальцберге самим Гитлером, и затем вновь переданы германским министром иностранных дел польскому правительству в Варшаве, и польский министр иностранных дел Бек еще в марте 1939 года был приглашен отцом на переговоры в Берлин. Бек, однако, по выражению отца, «отправился в Лондон». Польша повернула, таким образом, в западный лагерь и превратилась в потенциального противника. Нейтрализация хорошо вооруженной чешской армии была делом неотложной необходимости.

В итоге можно сделать вывод: учреждение «протектората Богемии и Моравии» явилось результатом направленной против рейха политики Британии и Польши, а не наоборот. Далеко идущее соглашение с Польшей, предложенное Германией, в значительной степени устранило бы угрожающий рейху момент, который естественным образом представляла чешская армия. Не стоит забывать — я повторяюсь — Липский, посол Польши в Берлине, еще в марте 1939 года угрожал в разговоре с отцом войной, если немецкая сторона и дальше будет пытаться воссоединить Данциг с рейхом. На фоне такой раскладки Гитлер считал, очевидно, что ему, из высших внешнеполитических соображений, приходится нарушать собственные националистические принципы.

Опасения, высказанные отцом Гитлеру, следует понимать также и на фоне его усилий убедить Гитлера установить контакт с советским правительством, чтобы прозондировать возможность соглашения. Отец, в отличие от Гитлера, исходил из того, что Великобритания и заодно с ней Франция будут теперь полны решимости предотвратить дальнейшее усиление немецкого влияния в Восточной Европе. По его мнению, необходимо было попытаться удержать Россию в стороне от этого расклада и самим прийти по отношению к Советскому Союзу к позитивной политике. Обеспечить тыл, то есть прийти к соглашению с Советским Союзом, являлось для Германии вопросом жизни. Однако Гитлер колебался, лишь 10 мая состоялся разговор с Гитлером об отношении рейха к Советскому Союзу.

Торговые отношения между рейхом и Советским Союзом после 1933 года никогда не прерывались, однако на них накладывался глубокий идеологический антагонизм между двумя державами. Глава торгового отдела в Министерстве иностранных дел, посланник Шнурре, вел в то время, то есть в январе 1939 года, как уже сообщалось, переговоры по соглашению о предоставлении займа на 200 миллионов рейхсмарок. Отец хотел использовать поездку Шнурре из Варшавы в Москву для встречи Шнурре с Микояном, российским министром внешней торговли, поездка была, однако, прервана, чтобы не помешать конструктивным переговорам с поляками. Также стоит отметить, что российская сторона демонстрировала заметный интерес к переговорам по кредитному договору, о чем свидетельствует демарш тогдашнего посла России Мерекалова. Тот, как пишет Шнурре, «появился в Министерстве иностранных дел и заявил о готовности его правительства вести переговоры на этой основе».

Посланник Шнурре, предпринявший по заданию отца первые шаги, с тем чтобы прозондировать возможность фундаментальной переориентации внешней политики Германии под давлением обстоятельств, отмечает в этой связи:

«Следующим сенсационным шагом советской стороны явилась речь Сталина («речь о каштанах»), произнесенная 10 марта 1939 года на XVIII съезде партии. Он выступил против сообщений в английской, французской и американской печати, натравливавших Советский Союз на Германию и подчеркивавших мнимые немецкие притязания на Украину. Речь завершалась замечанием, что Советский Союз не собирается таскать каштаны из огня для других, то есть для западных демократий. Эта декларация Сталина показала, что он продолжает иметь в виду путь к германо-советскому соглашению.

Тем не менее, вскоре после этого были предприняты переговоры с английской и французской делегациями о создании общего фронта против германской агрессии. (…)

Вступление в переговоры с Англией и Францией показало, что Сталин по-прежнему ставит на двух лошадей (…)

Англо-французские усилия были в начале августа 1939 года подкреплены еще и военной миссией, стремившейся к военному союзу. Британские и французские усилия с самого начала не увенчались успехом вследствие отказа соответствующих правительств предоставить Советскому Союзу в случае нападения Германии право прохода через Польшу и Румынию. Несмотря на все усилия, не удалось устранить категорический отказ польского и румынского правительств.