Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Я не знаю в деталях, что за соображения побудили Гитлера попытаться сделать из Me-262 бомбардировщик. Но я очень хорошо помню, как отец — наполовину с отчаянием, наполовину разочарованно — рассказал мне об этом деле во время моего посещения его резиденции в Восточной Пруссии летом 1944 года, когда я сообщил ему о подавляющем превосходстве союзников в воздухе на фронте вторжения. Наконец, сам я, находясь в глубоком тылу, еще до начала вторжения, был тяжело ранен с летевшего на малой высоте вражеского самолета: «Фюрер хочет сделать из реактивного истребителя бомбардировщик!» Отныне у нас не было ни того, ни другого, а именно ни защиты от ковровых бомбардировок союзников, ни поддержки с воздуха в наземных боевых действиях. Оба решения разумом постичь невозможно.

До сего дня строятся догадки о здоровье Гитлера в различные фазы его правления. Из собственного опыта могу добавить лишь то, что я уже сообщил о его очевидном телесном и духовном упадке. Роль его «лейб-врача» Морелля остается и сегодня спорной. Моя сестра Беттина, сестра милосердия Красного Креста, во время отпуска была исцелена от сепсиса профессором Эппингером в Вене. Эппингер являлся всемирно известным терапевтом. Как-то раз его пригласили в Москву, чтобы обследовать Сталина по поводу жалоб на сердце. Когда в 1944 году царь Болгарии Борис тяжело заболел, Эппингера вызвали к нему. Он подтвердил подозрение немецкой стороны, что Борис — он имел славу человека, очень расположенного к немцам, — был отравлен. В Берлине в тогдашнее время не исключали того, что в дело были замешаны члены итальянского королевского дома — Борис был женат на дочери короля Италии.

Мать использовала возможность спросить Эппингера, не мог ли бы он при случае направить одного из своих старших врачей в Восточную Пруссию к отцу, чтобы основательно обследовать его. Так в резиденции отца появился обер-врач д-р Лайнер. По случаю восстановительного отпуска в августе 1944 года я познакомился с добродушным австрийцем и, за то короткое время, что находилось в моем распоряжении, подружился с ним. Он нанес в Восточной Пруссии визит к Мореллю и, как он выразился, «заглянул в аптечку Морелля», кроме того, он открыто говорил с Мореллем о том, какими медикаментами тот «колет фюрера». Он обратил внимание матери на то, что действие этих препаратов еще совсем не проверено и что лечение ими фюрера безответственно! Следует также упомянуть, что первый муж моей супруги являлся давним, еще с довоенных времен, пациентом Морелля. По оценке ее мужа, Морелль был ярым противником Гитлера, и, собственно, все время ожидалось — моя супруга вышла замуж в 1943 году, — что Морелль, наконец, «обезвредит» Гитлера. Но даже если Морелль с намерением неправильно лечил Гитлера, это не означает избавления Гитлера от его исторической ответственности. История не принимает болезнь в качестве оправдания для ложных решений или, тем более, катастроф. Вспоминаю в этой связи деда Риббентропа, придерживавшегося точки зрения: «Кто в сорокалетнем возрасте не знает хотя бы приблизительно, что идет на пользу его здоровью, тому не поможет никакой врач!»

Ключевые слова: ложные решения и катастрофы. Какие реакции вызывает взгляд на крайне тяжелое военное положение зимой 1941/42 года у «величайшего военачальника всех времен»? Окружает ли он себя ведущими людьми из военной, политической и экономической сфер, чтобы отныне все силы рейха и зоны его влияния использовать обдуманно и эффективно? Сообщает ли он своей команде в руководстве непременную уверенность в своем деле, чтобы вызвать повсюду необходимые большие усилия, которые предстоит сделать для выживания? Вовлекает ли он народы Европы в борьбу против Советского Союза, которую в любом случае нужно назвать оборонительной борьбой, давая им четкую гарантию их национального статуса после войны? Ничего подобного, Гитлер действует с точностью до наоборот. Он смещает своих испытаннейших полководцев, поскольку они на месте, лучше разбираясь в положении, принимают решения против его воли, в том числе Гудериана, одного из создателей немецких бронетанковых войск и того самого генерала, который — вопреки сопротивлению своего начальства — с ошеломляющим успехом осуществил «план Манштейна» [433] .

433

Гудериан пишет в воспоминаниях, что командир «Лейбштандарта» Зепп Дитрих первым отметился у него после отставки, засвидетельствовав ему свою солидарность против «тех, кто наверху!». См. Guderian, H.: a. a.O., S. 247.

Вместо того чтобы разгрузить себя и полностью сосредоточиться на верховном политическом и военном руководстве, он взваливает на себя дополнительно главное командование сухопутными силами и, наконец, также и группой армий — согласно проверенным в течение более ста лет руководящим принципам немецкой армии «грех против Святого Духа». Никогда еще не было такого, чтобы, к примеру, командир батальона командовал еще и ротой своего батальона, даже если бы ему пришлось поручить командование ротой унтер-офицеру, что, кстати, было нередким случаем во время войны. На уже упомянутом банкете, данном Муссолини Гитлеру и немецкой делегации по поводу государственного визита в Италию в 1938 году (и матери, в этом случае сидевшей в качестве «первой немецкой леди» рядом с Муссолини), вожди обеих стран обсуждали, среди прочего, тогдашнюю организацию их высшего военного командования. Мать рассказала по возвращении, что объяснения Гитлера не выглядели убедительными, добавив: «Он и сам, казалось, не был слишком доволен своим решением!» Эта интуитивная констатация женщины, которая в тот момент, без сомнения, «благоволила» к Гитлеру и не имела никакого понятия о военной организации, является показательной.

Отныне слабости Гитлера, которые мы проанализировали выше, постоянно оказывают роковое влияние. Гитлер вмешивается все больше и больше в детали; несмотря на это, ему удается все меньше и меньше! Его несостоятельность в качестве политического и военного «фюрера» приводит к тому, что на первый план в нем выдвигается радикальный идеолог. Теперь вводится «звезда Давида» и начинаются депортации. С другой стороны, Гитлер отвергает зондаж на предмет заключения мира, вновь и вновь предлагаемый его министром иностранных дел. Отныне он только раздает удары направо-налево, покуда такая возможность у него еще есть. Как раз в эту пору он создает свой негативный имидж, сегодня зачастую заслоняющий фатальную необходимость, под игом которой находилась его, то есть германская, политика в момент его прихода к власти.

В голове Гитлера должно было очень рано — на мой взгляд, не позднее ноября 1941 года — забрезжить понимание того, что нападение на Россию явилось решающим просчетом. Кризис на Восточном фронте с наступлением зимы, спонтанные дневниковые записи Хевеля о настроении в ставке фюрера в декабре 1941 года, непроизвольное восклицание при известии о японской атаке на Перл-Харбор («Теперь Германия спасена!» Мать, рассказывая мне об этом, прикрыла ладонью рот, жест, говоривший теперь об испытываемом ужасе) — все эти симптомы свидетельствуют о глубоком шоке, вызванном у Гитлера очевидной недооценкой российской мощи и тех природных условий, в которых немецкая армия должна была вести войну в России. Все меньше и меньше он бывал на публике и совсем перестал показываться на массовых мероприятиях — имея, конечно, хорошее оправдание, что не желает подвергать своих слушателей возможной угрозе с воздуха, — однако и на фронте перед войсками он больше не появлялся. Лишь однажды, в январе 1943 года, он на короткое время прилетел на южный участок фронта к Манштейну, причем в этом случае следует признать, что, со своей точки зрения, он был совершенно прав, не доверяя своим офицерам. Они собирались лишить его жизни и подложили в самолет, использовав предоставившуюся возможность, начиненные взрывчаткой бутылки коньяка, не разорвавшиеся лишь случайно.

В военных делах он вновь и вновь играет «ва-банк». В 1943 году операция «Цитадель» «спалила» только что «освеженные» танковые дивизии, их затем жестоко не хватало для отражения советского летнего наступления 1943 года. «Арденнская операция» в декабре 1944 года означала, ввиду соотношения сил и ситуации со снабжением, безответственную азартную игру. В качестве полкового адъютанта танкового полка правофланговой дивизии я располагал возможностью детально ознакомиться с подготовкой, как командир взвода я пережил «на собственной шкуре» безнадежную нехватку людей и материала и, не в последнюю очередь, отсутствие поддержки с воздуха, не оставлявшие наступлению в моих глазах с самого начала ни малейшего шанса на удачу. Первоначальные, достигнутые благодаря внезапности, успехи на юге фронта наступления ничего не меняли. Тот факт, что эта операция проводилась на Западе, подчеркивает, ввиду развертывания в то же самое время для завершающего наступления на Берлин обладавшей подавляющим превосходством Красной Армии, насколько далекими от реальности являлись оперативные цели Гитлера.

Здесь нужно констатировать, что немецкий народ, несомненно, относился к главным жертвам гитлеровского режима. Он с осторожностью и с оговорками — Гитлер никогда не получал абсолютного большинства на выборах до 1933 года — предпочел его в начале 1930-х годов коммунистам и тем самым большевизму. Иного выбора у немецкого народа ввиду провала Веймарской республики и «Версальского договора» не было. Неоднократно оклеветанный немецкий народ принял, таким образом, — нетрудно представить себе, какие последствия означала бы большевистская Германия для Европы и мира, — историческое решение.

Итак, немецкая катастрофа, которую можно сравнить лишь с Тридцатилетней войной, неразрывно связана с Гитлером. Истинный государственный деятель должен стремиться предотвратить всеми средствами судьбу, подобную той, какая постигла немецкий народ. Поэтому Гитлера, стоит выразиться ясно и определенно, нельзя простить, не говоря уже о том, чтобы реабилитировать. По справедливости можно подвергнуть сомнению то, что табуирование его образа в сегодняшней Германии с точки зрения «преодоления прошлого» оправданно.

Трезвым историческим итогом двенадцатилетнего правления Гитлера является, однако, осознание того, что предоставление одному лицу абсолютной и бесконтрольной власти чревато слишком большим риском. Столкновение с проверяющими органами, в какой бы форме оно ни происходило, необходимо для предотвращения неправильных решений или произвола, не говоря уже о возможных последствиях проблем со здоровьем. Склоняешься перед политической мудростью Рима, в экзистенциально опасных ситуациях, для того, чтобы справиться с ними эффективно, имевшего в распоряжении институт «диктатора». Правда, этому «диктатору» его «должность» поручалась лишь на год, не в последнюю очередь, в сознании того, что от однажды закрепившегося единоличного правителя потом чрезвычайно трудно избавиться. При этом не стоит упускать из виду, что данный институт был создан в Риме более или менее однородным правящим слоем; диктатор, по крайней мере, в республиканском Риме, не имел никакой возможности проводить политику, идущую вразрез с интересами этого слоя. Вспомним судьбу Цезаря! В так называемом Третьем рейхе не было однородной элиты, которая могла бы вынудить Гитлера отказаться от его политики или, по крайней мере, изменить ее, пока еще не было слишком поздно. И все же, если видеть, подобно Гегелю, в исторических персонажах орудия Мирового духа, которые он использует для своих, остающихся скрытыми от нас, целей, то тогда Гитлер бросил вызов большевизму сталинского толка. Сталину не оставалось теперь ничего иного, кроме как «таскать каштаны из огня» для великой западной державы США. Именно этого, однако, Сталин хотел избежать.