Мой Петербург

Впоследствии маскарады приурочивали к коронационным торжествам или святкам. Начатые из-под палки, они неожиданно прижились и стали явлением не просто городской жизни, но именно петербургской. Они несли в себе черты времени. В них причудливо сочетались мотивы народных гуляний с увлечением античностью и средневековьем.

Машкерады XVIII столетия отличались грубой веселостью, простотой нравов, жесткими правилами:

«Ещё на лестнице послышались песни, хохот, писк, кваканье, говор на разные голоса. Как огромный гремучий змей, втянулись переряженные в зал, сгибаясь в кольцы и разгибаясь в бесчисленных изворотах. Тут были инка, гранд и донна, испанцы. Шлейф донны несли два карла. Сбитенщик с огромным подушечным брюхом давал руку турку, трубочист — великолепной Семирамиде в фижмах, чертёнок — капуцину. Тут выступал журавль, у которого туловище было из вывороченной шубы калмыцкого меха, шея — из рукава, надетая на ручку половой щетки, нос — из расщеплённой надвое лучины, а ноги — просто человеческие в сапогах. Рядом ревел и медведь: эту роль играл человек в медвежьей шубе вверх шерстью.

Одним словом, тут был полный доморощенный маскарад, какой только младенческое искусство тогдашнего времени могло устроить. В затеях подобного рода наши предки не были изящны; зато они веселились не равнодушно, не жеманно. Один только рыцарь, запаянный с ног до головы в благородный и неблагородный металл, отличался приличием и богатством своей одежды; он один хранил угрюмое молчание» (И. Лажечников).

…И стрельчатые ресницы Опускает маска вниз. Снится маске, снится рыцарь… — Тёмный рыцарь, улыбнись… Он рассказывает сказки, Опершись на меч. И она внимает в маске. И за ними — тихий танец Отдалённых встреч… А. Блок

В этой «отдалённой встрече» уже маячит силуэт XIX века, когда маскарады становились всё утончённее, таинственнее и злее. А там, на исходе первого столетия жизни Петербурга, его вельможи тешились самым беззастенчивым образом.

В первые годы царствования Екатерины II придворные увеселения были распределены по дням: в воскресенье назначался бал во дворце, в понедельник — французская комедия, во вторник — отдых, в среду — русская комедия, в четверг — трагедия или французская опера, причём в этот день гости могли являться в масках, чтобы из театра прямо ехать в вольный маскарад.

«Рассказывают, что екатерининского министра Безбородко зимою по воскресеньям всегда можно было встретить в маскараде у Лиона, на Невском (где был купеческий клуб, у Казанского моста); здесь он проводил время до пяти часов утра. В восемь часов утра его будили, окачивали холодною водою, одевали и полусонного отправляли во дворец, где только у дверей императрицы он становился серьёзным и дельным министром.

Государыня и сама езживала в маскарады, где садилась в ложу замаскированная. Екатерина ездила на такие маскарады всегда в чужой карете, но полиция тотчас же узнавала государыню по походке и по неразлучной при ней свите. Она очень любила, когда перед ней маски плясали вприсядку» (М. Пыляев).

Екатерина любила устраивать непреднамеренные маскарады. По её указу в день вечерних собраний в здании Зимнего дворца были заранее приготовлены маскарадные наряды. Вдруг, по внезапному распоряжению, дамы и кавалеры наскоро и без разбора одевались и выходили в масках, так что одни других не сразу узнавали.

По пятницам маскарады давались при дворе. В субботу полагался отдых.

Многие столичные увеселения XVIII столетия представляли собой маскарад. Такой была карусель 1766 года в специально построенном на Дворцовой площади амфитеатре. Карусель состояла из четырех кадрилей: славянской, римской, индийской и турецкой. В день карусели, 16 июня, в два часа пополудни был дан сигнал из трёх пушек с крепости адмиралтейской, чтобы дамы и кавалеры каждой кадрили собирались в назначенные им места: славянская и римская — у Летнего сада, в поставленные на лугу шатры, турецкая и индийская — в шатрах в Малой Морской.

В этих маскарадных шествиях уже чувствовалась уверенная походка Петербурга. Эхо его шагов тонуло в беспредельных просторах России, но чуткое европейское ухо безошибочно различало его ритм и размер. Европа недоумевала: город, созданный по европейскому образцу, европейскими же архитекторами, всё время сбивался на нечто иное. Лучше других своё недоумение и раздражение выразил маркиз де Кюстин, пытаясь прокомментировать фальшивый лик и характер Петербурга, претендующего на «европейский статус»:

«Благодаря пустоте, господствующей здесь везде, памятники кажутся слишком маленькими для своих мест; они теряются в беспредельности. Александровская колонна считается более высокой, чем колонна Вандомской площади, вследствие размеров её пьедестала; стержень сделан из цельного куска гранита, и притом самого большого, какой только был обработан руками человека. И что же? Эта громадная колонна, воздвигнутая на площади, производит впечатление кола, а дома, окаймляющие площадь, кажутся такими низкими, что имеют вид частокола. На одном конце этого громадного поля, противоположном Александровской колонне, возвышается собор Св. Исаакия и дальше дворец Сената. Затем на углу этой длинной площади у Невы мы видим или, по крайней мере, стараемся увидеть статую Петра Великого на её гранитной скале, которая исчезает в беспредельности, как камень на песчаном берегу».

Почти через сто лет Николай Анциферов напишет: «Архитектура Петербурга требует широких пространств, далёких перспектив, плавных линий Невы и каналов, небесных просторов, туч, туманов и инея. И ясное небо, чёткие очертания далей так же помогают понять красоту строений Петербурга, как и туманы в хмурые, ненастные дни. Здесь воздвигались не отдельные здания с их самодовлеющей красотой, а строились целые архитектурные пейзажи».

Вот они, отдалённые друг от друга во времени и пространстве встречи с Петербургом. Где его подлинное лицо, а где маскарадные одежды? У Петербурга много таких взглядов, обращённых к себе и в себя. Из прошлого в будущее и вполоборота назад. XVIII век с его маскарадами, забавами ещё всплывет в работах Лансере, Бенуа, Сомова.

Маскарад в Петербурге XIX века утратил былую простоту, приобрёл иное звучание, стал сложнее и многообразнее. В самом начале века славились публичные балы и маскарады у Фельета. Здесь петербургское высшее общество освобождалось от оков этикета и вполне предавалось весёлости.

В двадцатые годы были популярны маскарады в Зимнем дворце. Более тридцати тысяч билетов раздавалось желающим быть в этом маскараде, которому не было подобных по разнообразию костюмов. Блестящие маскарады давались также в Дворянском собрании, особенно на Масленицу. В этом маскараде в час ночи на особой эстраде, при звуках трубы, разыгрывали разные галантерейные вещи. Этим маскарадом оканчивались бальные и маскарадные собрания петербургской публики до осени.

Но и летом некоторые откупщики и богатые люди давали праздники в своих садах, ничуть не хуже зимних маскарадов.

«Так, в двадцатых годах недалеко от Большого Охтинского перевоза жил богач Ганин, известный лукулловскими пиршествами в своём саду. Из зелени и цветов устраивалось множество беседок и храмов. В каждой беседке для гостей был сервирован роскошный ужин. Вся крепостная прислуга при этом была костюмирована: женщины — нимфами, наядами, сильфидами, мужчины — гениями и силенами, дети — амурами. Они прислуживали у стола, сатиры и нимфы кружились в весёлых плясках. Нередко, впрочем, природа помрачала эти праздники. Небо затягивалось тучами, гром заглушал музыку, а сильный дождь разводил вино. Начиналась всеобщая сумятица. У сильфид ветер срывал туники, амуры теряли башмаки, а нимфы вязли в грязи» (М. Пыляев).

При императоре Александре I во время маскарадов во дворце было обыкновение спрашивать имя того, кто первый входил в маскарад, и у последнего, кто его покидал; имена этих господ на другое утро докладывали императору. Однажды вышел курьезный случай. Один очень исполнительный начальник отделения военного министерства, состоявшего под управлением графа Аракчеева, никогда не бывал ни в маскараде, ни в театре. Но раз согласился, на свою беду, туда поехать, уступив просьбам жены и приехавшей из провинции свояченице. В огромном нижнем этаже дворца в проходных комнатах стояли в маленьких неосвещённых кабинетцах кресла. Этот господин юркнул в один из таких кабинетцев, сказав своим дамам, чтобы они следовали за толпой и совершали бы свой маскарадный обход, а потом зашли за ним. Но им это не удалось сделать: кабинетцев было так много, была такая страшная давка, что дамы в отчаянии отправились домой одни, старика же утром разбудили полотёры…