Мой Петербург

Одни иностранцы приезжали и уезжали, другие оставались жить 1 на Васильевском острове. Здесь были их транспортные конторы, коммерческие агентства. На входных дверях видны были медные доски на разных языках. При Петре многие крупные торговцы стали на острове домовладельцами. Строить дома в Петербурге и жить в нём по указу 1712 года безвыездно вменялось всем переселенцам из России в непременную обязанность.

Облик Петербурга внешне роднил его с европейскими соседями. Имя города сам Пётр произносил на голландский манер: Санкт Питер Бурх (название Санкт-Петербург, на немецкий лад, закрепилось на рубеже 30–40-х годов XVIII века). Руководили постройкой города мастера-иноземцы, но строился город руками россиян. Покоряясь воле царя, переселенцы обустраивались, жили, работали, вкладывали в Петербург свой труд и свою душу.

Так, волей-неволей, Петербург всё-таки заселялся и застраивался. Только при Екатерине II были окончательно отменены принудительные меры к заселению Петербурга. К этому времени столица уже настолько упрочила своё существование, что население естественным образом в ней постоянно и быстро увеличивалось. Но и тогда это увеличение происходило благодаря громадному, постоянно совершающемуся наплыву переселенцев извне — со всех концов России.

Чем был так притягателен Петербург в то время? Скорее всего, как и во все времена, срабатывал «закон большого города»: он привлекал материальной выгодой по службе, по коммерческим делам и промыслам, просвещением, удовольствиями. Огромное количество населения приезжало в Петербург на заработки. Во всём этом было важное преимущество столицы перед другими городами, которое навсегда соединилось в представлении жителей всей России с одним только именем Петербурга.

Но уже тогда, в XVIII веке, начинало сказываться другое, то, что будут пытаться разрешить или хотя бы определить писатели, исследователи и даже обличители Петербурга — его странное, таинственное влияние на людей, на тех, кто в нём бывал, его видел, узнал, сохранил в памяти.

У странников — пришельцев из России или Европы — устанавливалась невидимая, таинственная связь с городом. Они как будто заболевали Петербургом. По словам Михневича, город уже во второй половине XVIII века — настолько стал дорог своим жителям, что они совершенно мирились, как мирятся и ныне, со всеми его климатическими и топографическими недостатками, равно как и со всеми происходящими в нём «несчастными случаями». Это засвидетельствовала сама Екатерина II. В одном из писем 1787 года к Великому Князю Павлу Петровичу она говорит, что привыкла жить в северной столице, «к которой народная ненависть, как я видела, уменьшилась и превратилась у весьма многих в действительную склонность».

Как ни парадоксально, к этой склонности в течение всего XIX века лучшие умы России относились с удивлением и недоумением. Многие пытались объяснить обаяние Петербурга, его чарующую силу исключительно государственными и общественно-экономическими условиями. Но уже то, что к его облику и характеру обращались постоянно в сочинениях, письмах, воспоминаниях, говорит о необъяснимой притягательности северной столицы.

«Петербург тем и отличается от всех городов Европы, что он на всё похож, — написал Герцен после посещения Петербурга. — У него нет истории в ту и другую сторону». Но история была у тех, кто его строил и жил в нём.

«Трудно схватить общее выражение Петербурга, — замечает Николай Васильевич Гоголь. — Есть что-то похожее на европейско-американскую колонию; так же мало коренной национальности и так же много иностранного смешения, ещё не слившегося в плотную массу. Сколько в нём наций, столько и разных слоев общества. Эти общества совершенно отдельны». В эту европейско-американскую колонию «идёт русский народ пешком летней порою строить и работать».

Начиная со времен Петра, в Петербурге соседствовали разнородные элементы. И это формировало нечто своеобразное, присущее только этому городу. Приезжавшие в город иностранцы, как правило, селились слободами, возводили свои храмы. В петровском Петербурге существовали лютеранская, католическая и финско-шведская церкви. Это помогало жителям сохранить свой уклад, свои традиции.

Через двести лет на фоне светлого петербургского неба поднимутся силуэты минаретов мусульманской мечети, купола синагоги, сдержанный облик буддийского храма.

В первое время иностранцы «сливались и ассимилировали с господствующим русским населением очень туго, особенно в нижних слоях общества». Но время и совместная жизнь оказали своё сглаживающее и примиряющее влияние: русские уже при Петре, несмотря на свою традиционную отстранённость от иноземцев, стали родниться с ними. Иногда по приказу царя, а потом и по доброй воле. Таким образом, множество петербургских немцев постепенно обрусело, особенно во втором поколении.

«В настоящее время, — писал Вл. Михневич в конце XIX века, — в Петербурге сплошь и рядом встречаются семьи, где русские, в союзе с немцами, незаметно, чаще бессознательно, но быстро и бесповоротно сближают и роднят последних при своём посредстве с русским языком, с русским складом жизни и верованиями… Нечего уже и говорить, что теперь немецкие фамилии никак нельзя принимать за указание национальности, так как множество носящих немецкие фамилии давно уже русские люди».

Но совсем не это имел в виду Гоголь, говоря, что «Петербург — то место, где русские обыностраниваются, а иностранцы обрусевают». Новая стихия была привнесена в жизнь россиян — стихия европейской мысли и критического анализа. Это приходило с изучением иностранных языков, научно-технических знаний, знакомством с европейской цивилизацией.

Об этом размышляет Достоевский в «Петербургской летописи», публицистическом очерке: «Никакой русский не может быть равнодушен к истории своего племени, в каком бы виде ни представлялась эта история; но требовать, чтобы все забыли и бросили свою современность… несправедливо. Не таков Петербург. Здесь что ни шаг, то видится, слышится и чувствуется современный момент и идея настоящего момента. Пожалуй, в некотором отношении здесь всё хаос, смесь; но зато всё жизнь и движение. Нет, не исчезновение национальности видим мы в современном стремлении, а торжество национальности, которая, кажется, не так-то легко погибает под европейским влиянием, как думают многие».

Что касается облика Петербурга, его характера, то кровные немцы оказали немалое влияние на него своей индивидуальностью. Ещё Гоголь писал: «Как сдвинулся, как вытянулся в струнку щёголь Петербург. Перед ним со всех сторон зеркала: там Нева, там Финский залив. Ему есть, куда поглядеться. Как только заметит он на себе пёрышко или пушок, ту ж минуту его щелчком… Петербург — аккуратный человек, совершенный немец». До конца XIX века не редкость было встретить в Петербурге немца, даже из постоянных жителей, который не умеет сказать двух слов по-русски.

Немецкая колония была одной из самых больших в Петербурге. Уже в 1730-х годах сложился большой лютеранский приход с церковью Св. Екатерины на углу 1-й линии и Большого проспекта Васильевского острова. А еще раньше немецкой колонией был заселен большой участок на Невском, на месте нынешнего дома № 22–24. Первое здание кирхи Св. Петра было построено в 1730 году. Существующее ныне здание лютеранской церкви выполнено в 1833–38 годах по проекту архитектора Брюллова. В глубине двора находится старейшая в городе школа, которая ведёт свою историю с 1710 года — знаменитая Петершуле. Среди воспитанников школы были зодчий Росси, композитор Мусоргский, учёные Гельмерсен, Раухфус, Лесгафт, Юнкер. Ещё одна известная немецкая школа — Анненшуле — находилась на участке возле церкви Св. Анны на Кирочной улице.

В художественной литературе XIX века часто можно встретить среди многочисленных нерусских персонажей именно немцев. Литература дает представление о наиболее характерных для петербургских немцев занятиях: немцы — ремесленники, булочники, слесари, а также мастера и управляющие на фабриках и заводах. Встречаются и врачи, чиновники, учителя. Некоторые добывали хлеб, развлекая публику — уличные музыканты. Для женщин-немок, кроме преподавания немецкого языка и воспитания детей в аристократических семьях, были характерны и такие способы заработка, как сдача в наём жилья (квартирные хозяйки-немки часто встречаются в произведениях Достоевского) и содержанием увеселительных заведений.