Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Один петербуржец рассказывал, что однажды вдруг заметил, что каждое утро он с одними и теми же людьми ждёт на остановке трамвая, потом с одними и теми же людьми от станции метро «Купчино» доезжает до «Горьковской» и в одно и то же время в подземном переходе встречает лейтенанта медицинской службы. Он осознал это, когда заметил, что тот стал старшим лейтенантом. А потом — капитаном. И уже хотелось остановить его и сказать: «Друг, поздравляю! Столько лет мы каждое утро встречаемся в этом переходе…» Но он так не сказал. И странно это, и грустно.

В сутолоке дня нам встречается столько людей. У каждого свои беды и радости. И получается, что мы проходим друг мимо друга. Если к нам обратятся, — объясним, как доехать, как проще найти адрес. Но не больше. И сразу забываем,

не думаем, что нас коснулась чья-то жизнь. Она уже пошла дальше. И одному Богу известно, чем станет в ней это мимолётное прикосновение. Но иногда в городском потоке происходят странные встречи, задевающие нас и надолго оставляющие след. Потом мы долго вспоминаем не то взгляд, не то случайно обронённое слово.

Так однажды на Английской бережной мне встретился красивый старый человек. Чем-то он привлёк моё внимание. Сидел на ступенях особняка, как-то особенно, с удивлением и радостью смотрел, точно всё видел впервые. Как потом оказалось, он болел и долго не выходил из дома. И вышел в тот день пополнить запасы провизии — рядом стояла большая сумка. Я предложила ему помочь, он отказался. Но когда я поняла, что у него плохое зрение, всё же пошла с ним. Путь был недолог — от Невы вдоль Новоадмиралтейского канала до Храповицкого моста через Мойку. Шёл он медленно, опираясь на палку и часто останавливаясь. Случайно оказалось, что у нас одна профессия: он был архитектором. Но из всех имен людей, с которыми он работал, мне было знакомо одно-единственное — Игоря Ивановича Фомина. А из тех, кого называла я, он не знал никого. И вот тогда он произнес: «Живёшь теперь, как в чужом городе. Никого не осталось».

Мы с ним стояли на Храповицком мосту, где Мойка и Адмиралтейский канал сливаются около Новой Голландии. Далеко блестел шпиль Адмиралтейства, шелестели листьями клёны во дворе дома Шретера. Могло показаться, что мы объединены этим удивительным окружением. Но оказывается, два совсем разных города были в нас. Мой, еще населённый знакомыми, соучениками, учителями, наполненный встречами и невстречами, был вокруг меня, куда-то спешил, летел… А его, о котором я только догадывалась, был мне неведом. Но он отражался в чертах его лица, в его глазах, улыбке. Ом слышался в церемонности его речи. Этот человек что-то знал, чего не знала я. Наши города были разделены временем. И только мост, набережная, ветер — были одними и теми же в наших пространствах.

Зимой я опять увидела его у дома Шретера. Вот тогда он и сказал мне драгоценные слова: «А я вас вспоминал…» До сих пор, когда случается мне идти мимо арки, куда медленно уходил величественный старый человек, я вспоминаю о нём. Его город взглянул тогда на меня его глазами.

Есть в городе памяти много домов, Широкие улицы тянутся вдаль, Высокие статуи на площадях Стоят — и сквозь сон улыбаются мне. Есть в городе памяти много мостов, В нём сорок вокзалов и семь пристаней, Но кладбищ в нём нет, крематориев нет, Никто в нём не умер, пока я живу. …Когда это дело случится со мной, С проспектов стремительно схлынет толпа, И, за руки взявшись, друзья и враги Из города памяти молча уйдут. И сразу же трещины избороздят Асфальт и высокие стены домов, Витрины растают, как льдинки весной, И башни, как свечи, начнут оплывать. Осядут, в реке растворятся мосты, Расплавятся статуи на площадях, С вокзалов уйдут без меня поезда, От пирсов уйдут без меня корабли. В. Шефнер

Я часто теперь думаю, что пожилые горожане — хранители чего-то очень главного в жизни

города, что и не назовёшь сразу правильным словом. Их сдержанность, неспешность — это не только старость, это внимательность к жизни, к её мгновениям и полутонам. Не потому ли так красивы их лица, глаза… Очень разные, но в них есть одно — отражённый город.

Что-то тайное открывается таким людям. Они сидят на скамейках в скверах, их можно встретить на концертах, в музеях, просто на улицах. И возникает чувство, что они — часть города и будут всегда. Но ведь они уходят. И с ними уходит очень многое.

Старушка на углу Невского и Фонтанки продавала подушечки для иголок. К ней подошла молодая женщина и посоветовала идти к храму, там всегда, мол, подают милостыню.

— Да что вы, — сказала старушка, — я не могу просить милостыню. Я же этот город после войны своими руками восстанавливала.

А когда-то давно меня остановила на улице пожилая женщина и сказала: «Вы улыбаетесь. Значит, у вас все хорошо». И я теперь уже не помню причину той радости и улыбки, но помню женщину, её подарок.

Наверное, есть какая-то причина тому, что мимолётные встречи остаются в памяти. Что-то мы выбираем для себя важное, необходимое. Может быть, нам всем не хватает внимания? Для петербуржцев вообще характерна сдержанность. У нас не принято вступать в разговоры в транспорте, на улице. Но можно многое увидеть, услышать…

Каждое мгновение нас подстерегает прикосновение чужой жизни, души, страдания, радости.

Когда мы говорим о городской толпе, об одиночестве человеческой души в людском потоке, об отстраненности, даже боязни толпы, то, наверное, это все-таки речь о стихии. Когда уже исчезает отдельный человек и нечто монолитное, неуправляемое начинает своё движение. И это движение тогда может стать разрушительным, опасным.

Бывает и наоборот: есть события, объединяющие людей настолько, что гигантский город превращается в одно целое. Таким стал День Победы в сорок пятом году. Все, кто был тогда в Ленинграде, вспоминают, что люди выходили на улицы, чужие обнимались, плакали, чувствуя другого, как самого себя.

Но есть каждодневные волны городской жизни — приливы, отливы, затишье… Именно тогда нужно внимательнее присмотреться, прислушаться. У Брюсова есть такие строчки:

Смотрю в лицо идущим мимо, В их тайны властно увлечён…

Все мы, живущие в этом городе, часто наблюдаем друг за другом, того не подозревая, что сами становимся объектом наблюдения со стороны. Мы безошибочно узнаем в городской толпе приезжих, непетербуржцев. В вечернем вагоне метро мы почему-то знаем, что вот эти люди возвращаются из театра, а эти — из гостей. Мы никогда ни о чем у них не спрашиваем, не уточняем.

Есть много странностей в случайных городских встречах. Как-то мне позвонил совсем незнакомый человек по поводу сотрудничества в газете. И по этому случаю мы с ним увиделись. Совместной работы не получилось, но почему-то совершенно неожиданно он стал мне встречаться в городе. Вдруг я замечала его то на эскалаторе в метро, то в толпе на Невском проспекте, или в кофейне на улице Чайковского, на мосту через Фонтанку… Я точно знаю, что эти встречи были случайны, потому что он не всегда замечал меня.

Что-то в нём было чудаковатое и, вместе с тем, обиженное, точно все были перед ним в чем-то виноваты. Однажды я видела, как он накричал на мальчишек, играющих на улице в пятнашки. И я никак не могла понять, почему же никто другой мне так часто не попадается на пути, хотя, казалось бы, гораздо вероятнее были случайные встречи с коллегами, соседями, сослуживцами. А потом так же внезапно он пропал. И в этом тоже — странность и таинственность нашего города.

Что я знаю об этом человеке? Почти ничего. Что-то он пишет в газету о каких-то забытых певцах и актерах. Он оскорблён этим забвением и равнодушием, столь свойственным людям. Но почему-то мне кажется, что за всем этим чувствуется его собственная забытость. Наверное, у него есть ночлег, но есть ли там очаг, тепло?

Поделиться с друзьями: