Мой Шелковый путь

– Подарите мне одну! – взмолился он.

– Не могу.

Мне не хотелось расставаться с присланными подарками. Да и почему я должен был дарить что-то ему? Он ни разу не проявил ко мне внимания, не полюбопытствовал, нужно ли мне что-нибудь, только что выбросил в мусорный бак предназначенные мне колбасу и печенье.

– Можно мне уйти? – спросил я, собрав вещи.

– Но почему они с вами дружат?! – крикнул мне в спину комендант.

– На такие вопросы не бывает ответов, – сказал я, очень довольный произведенным эффектом.

Признаться, я был весьма удивлен, что футболисты прислали мне свои фотографии с автографами. Это была большая поддержка для меня.

На следующий день убиравшиеся в коридоре заключенные уже подходили ко мне и просили показать майки с личными подписями миланских игроков. Один из служащих предложил мне две подушки и матрас за любую из этих футбольных маек. Я согласился, потому что в камере было прохладно и дополнительный матрас не помешал бы. А когда через день ко мне подошел смотритель этажа и попросил в подарок майку или фотографию, я решительно отказал ему.

– Но почему не дашь? – обиженно проговорил он.

– Вы знаете, в чем меня обвиняют? В подкупе судей на зимней Олимпиаде. А если я подарю вам то, что вы просите? Меня обязательно обвинят в подкупе тюремного персонала. Мало мне, что ли, проблем, которые уже есть?

Он насупился. Один из самых суровых смотрителей (их называли «адженти», то есть «агенты»), он всегда придирался к чему-нибудь. Мог накричать, мог одернуть, мог демонстративно не ответить на вопрос. Были среди адженти и нормальные люди, но не этот. И я был рад отказать ему.

Минул месяц, как я попал в венецианскую тюрьму, и моя дочка сообщила мне по телефону, что ко мне приедут следователи из Франции.

– Из Франции? – удивился я.

– Да. Твой парижский адвокат звонил. Какая-то следственная группа едет в Венецию.

– Им-то что нужно?

– Не знаю.

– Меня же обвиняют в том, что я давил на судей не только ради российских спортсменов, но и ради французских. Считают, что Марина Анисина победила благодаря мне. Чего французы-то хотят? Если они полагают, что я помог Анисиной получить медаль, то чем они недовольны?

– Ничего не знаю, папа.

– Ну пусть приезжают...

В тюрьме была телефонная будка, и заключенным разрешалось звонить один раз в неделю, предварительно заказав телефонный звонок. Каждому отпускалось десять минут на телефонные разговоры. У меня была договоренность с Лолой, что я звоню ей в такой-то день, в такое-то время. Она откладывала все свои дела и ждала моего звонка на квартире, потому что на мобильный номер звонить не разрешалось.

– Алло, папа, это ты?.. – слышал я, и сердце мое таяло от нежности...

О приезде французских следователей уведомили и тюремную администрацию. Мне об этом сообщил адвокат.

– Чего они хотят? – поинтересовался я.

– Не знаю. Бумага составлена на французском языке.

– Почему они никогда не дают нам переведенные на русский язык документы? Что за порядки такие? – негодовал я. – Мало того, что посадили за решетку, не предъявив даже ордера на арест, так еще и держат здесь в полном неведении.

– Алимжан, им нечего сообщить нам, потому что у них ничего нет. Уверяю вас, что они банально давят на психику.

– Если ничего нет, то на каком основании меня держат в тюрьме?

– Думаю, что на итальянцев сильно давят американцы. Любая политическая игра допускает бесправие по отношению к рядовому гражданину. Америка пытается отыграться за свое крайне некорректное поведение в Солт-Лейк-Сити...

Когда пришло время допроса, я буквально рвался в бой. Начиная с момента моего задержания, меня никто ни разу не допрашивал. Разговоры с судьями носили скорее неофициальный характер. Теперь же я шел на серьезный допрос.

В просторном помещении, похожем на актовый зал, стояли сдвинутые в ряд столы. Вдоль стен громоздились большие бобинные магнитофоны. «Записывать будут. Значит, для них это важный день», – решил я. Кто такие «они», я себя не спрашивал, потому что «они» были безлики. «Они» преследовали меня на протяжении многих лет, не давая спокойно дышать. «Они» давно пытались загнать меня в угол, не единожды заковывали в наручники, не раз позорили перед людьми. Что ж, пришло время поговорить серьезно.

Меня поразило обилие народа. Только переводчиков присутствовало не менее пяти. Полицейских – пугающе много. Приехали мои адвокаты из Рима и два из Парижа. Присутствовал прокурор Венеции. Как только меня усадили перед микрофонами, прокурор заговорил.

– У нас к вам есть вопросы. – И он потряс передо мной несколькими листками. – Хочу поставить вас в известность, синьор Тохтахунов, что настоящий допрос инициирован французской стороной.

– Какое мне дело, кем он инициирован. Я так долго нахожусь тут, что рад любому разговору. Спрашивайте. Странно только, что у Франции вдруг возникли ко мне какие-то претензии, ведь я уехал оттуда три года назад.

Я чувствовал себя довольно неловко, поскольку вокруг меня стояло человек пятнадцать полицейских – все мрачные, сосредоточенные.

– Господин Тохтахунов, мы хотели бы знать, как вы купили квартиру в Париже?

– Что за глупый вопрос? Заплатил деньги и купил. И вообще, при чем тут моя парижская квартира? Вас интересует фигурное катание? Вот и спрашивайте об этом.

– Вы нас не учите, что и как спрашивать. Объясните, как вы купили квартиру в Париже?

– Взял и купил.

– Откуда у вас деньги?

– Заработал в России. У меня легальный бизнес. Имею право?

– Имеете.

– Тогда в чем дело?

–Мы хотели бы уточнить, какого рода был ваш бизнес в то время?

– Я с моим партнером поставлял продукты питания в гостиницы. Это был очень серьезный бизнес, с быстрой отдачей денег.

– А где вы налоги платили?

– Нигде, потому что в России в те годы не платили налогов.

– Тогда вы должны были во Франции заплатить налоги.

– Почему именно во Франции? Почему не в Англии или Испании? Я в России вел бизнес, я там деньги заработал. Если бы я работал во Франции, тогда другое дело. Но я работал в России, хотя жил во Франции. Назовите мне хотя бы одного француза, который живет в России и платит там налоги с денег, которые он получает со своего бизнеса во Франции. Вот то-то и оно, что не назовете... Я деньги не украл. Ничего противозаконного не продавал – ни оружия, ни наркотиков.