Мой Шелковый путь

Всегда будь готов высказать, что у тебя на уме, и негодяй будет избегать тебя.

БЛЕЙК

Вначале октября меня вызвали к коменданту венецианской тюрьмы.

– Там человек из России. Он не понимает по-итальянски. Помогите поговорить с ним, – сказал адженти, ведя меня по коридору.

– Да и я не говорю на итальянском языке, только отдельные фразы понимаю, – пытался отказаться я.

В кабинете у коменданта сидел странного вида мужик. Растрепанный и помятый, с мутными глазами и трясущимися руками. Он безостановочно что-то бормотал, но вникнуть в смысл его речи оказалось нелегко.

– Ничего не знаю, что вам надо от меня... Я из Иванова приехал работать... А у вас тут хрен знает что... Зарабатывать хочу хорошо, а работы нет... Воровать начал, но сердце к воровству не лежит... И не умею этого... Ох, не умею...

Увидев меня и услышав русскую речь, он принялся моргать.

–Есть у тебя выпить? Коньячком нельзя здесь разжиться?

– Дурак, какой коньяк? – опешил я.

– Может, героинчик есть? Очень было бы кстати...

– Какой героин? Прикуси язык, болван! Будешь валять дурака, тебя сейчас изобьют до беспамятства. Здесь не любят таких...

Он засмеялся, не поверил мне. А я уже неоднократно видел, как бьют заключенных. Не без причины, конечно, лупили за дело, и очень сильно, – чтобы вправить мозги надолго. Мне хорошо запомнился случай, когда один из заключенных устроил скандал, орал бешено, раздражая криком весь этаж. Его утихомиривали дубинками и слезоточивым газом. В другой раз кто-то пытался вскрыть себе вены, забаррикадировался в камере, так ему тоже хорошенько всыпали. Поэтому я сразу предупредил новичка, чтобы не дурил.

– Он ничего не понимает, – сказал я коменданту. – Похоже, у него белая горячка. Он плетет какую-то откровенную чушь...

Все это я произнес по-русски, и никто меня не понял.

– Он алкоголик... Это ясно? Боррачо!

Для убедительности я еще постучал указательным пальцем себя по виску и состроил идиотскую гримасу.

– Понято? Капиче?

– Si, – кивнул комендант.

Но я не убежден, что он понял. Вернувшись к себе в камеру, я обнаружил новый матрас на кровати.

– Это чье? – спросил я у сопровождавшего меня смотрителя.

– Русского, новенького, – ответил адженти.

Я недовольно сгреб матрас и вышвырнул его в коридор. Смотритель недоумевающе посмотрел на меня и велел вернуть матрас на место.

– Зачем он нам нужен, пьяница этот? – протестовал я. – С ним столько горя хлебнешь!

– Но он русский и ты русский!

– И что?! Куда хотите заткните его, но только не к нам. У него белая горячка! Он может повеситься и нас удавить.

Адженти, видя мое упорство, сам положил матрас новенького на койку, строго объяснив мне что-то по-итальянски. Разумеется, я не понял его слов, но нетрудно было догадаться, что он сделал мне выговор: я нарушал порядок и мог получить наказание.

Вот так в нашей камере появился мой соотечественник. Его звали Семен.

Сначала Семена отправили в больницу, но он умудрился удрать оттуда и бегал голышом по Венеции, распугивая туристов. Уже наступили холода, близилась зима, а он – без штанов по мостикам через каналы носился вприпрыжку! Потом его, наверное, напичкали транквилизаторами, потому что через неделю он вернулся в тюрьму совсем другим человеком.

Семен в основном молчал, время от времени закрывал глаза и сидел так, не шевелясь подолгу, словно погрузившись в глубокую медитацию. Но иногда начинал рассказывать всякие небылицы, любил приврать. Сначала он признался, что был строителем в Иваново и приехал якобы на заработки, но с работой не получилось. Потом вдруг сообщил с заговорщицким видом, что имел несколько судимостей и что строителем почти не работал. Но о тюрьмах Семен рассказывал так, словно близко не подходил к ним. Врал он безбожно, и я даже не пытался уличить его во лжи. Но в целом он был неплохой мужик. Как-то раз я получил очередную порцию документов и, перечитывая их снова и снова, сильно разозлился, потому что никак не мог взять в толк, о чем там говорилось.

– Алик, – подошел ко мне Семен, – дай-ка мне свои бумаги.

Я раздраженно сунул документы ему в руки. Семен неторопливо проглядел их, затем прислонился спиной к стене и начал читать вслух. Он читал выразительно, с интонациями, акцентируя внимание на запятых, по-актерски делая паузы и выделяя придаточные предложения. Я с удивлением обнаружил, что многое стало понятно. Иногда Семен останавливался, смотрел на меня, замечал мои сведенные брови и повторял только что прочитанное своими словами, поясняя некоторые моменты. Как-то незаметно он превратился для меня в настоящего толкователя, переводя тексты с мудреного юридического языка на человеческий.

Наступило Рождество, и этот праздник удивил меня больше, чем все предыдущее мое пребывание в венецианской тюрьме. В каждую камеру принесли елочку, каждому заключенному сделали подарок! Приходил пастор, разговаривал со всеми, делал подарки от себя. И еще была бесплатная раздача вещей бедным. Время от Рождества до Нового года было настоящим праздником.

Если сначала у Семена из личных вещей не было ничего, то на Новый год он получил так много подарков, что не смог их вынести за один раз, когда освобождался. Семен возвращался к капеллану за своим имуществом пять раз! Но зато, уж приодевшись, он превратился в истинного денди. Вельветовые брюки, пиджаки с кожаными налокотниками, шляпа... Странно, этот почти безликий человек сразу как-то преобразился, нарядившись в итальянскую одежду, и в его лице даже появилась какая-то значимость.

Он провел в тюрьме почти четыре месяца. Не скажу, что его общество согревало мне душу но все-таки он был русский, а это означало свободное общение, без натужных попыток объяснить что-то «на пальцах».

Печальным было не расставание с Семеном, а осознание того, что я остаюсь за решеткой. В такие минуты отчаяние наваливалось таким прессом, что удержать себя в руках было почти невозможно. Выход Семена на свободу сильно повлиял на меня. На некоторое время я потерял душевное равновесие. Мне стало казаться, что меня навеки замуровали в сырой венецианской тюрьме.

У меня сменился адвокат, и он, как и все предыдущие, утверждал, что все скоро закончится.

– Алимжан, вы же видите, что решение о вашей экстрадиции так и не осуществилось. Мы работаем, прилагаем все силы, чтобы добиться справедливости...

Однако время шло, а справедливость так и не торжествовала.

В конце апреля мне вдруг приказали собрать вещи.

– Зачем? – поинтересовался я.

– Вы переезжаете.

– Куда?

– Вас переводят в другую тюрьму.

– Куда? Скажите мне, адженти, куда меня переводят? Почему?