Мой сводный с Цварга

*** Яранель

— Знаешь, Яр, я никогда не думала, что здесь, на Цварге, такая ерунда может иметь значение. На моей родине украшение в волосах, впрочем, как и всевозможные ножные браслеты, цепочки, кольца, серьги, поножи и пояса — это способ выживания.

Её дыхание грело мою шею, и мысли улетали вскачь от этих ощущений.

— Способ выживания? — переспросил я, чувствуя, как внутри всё связывается в узел и ноет от желания быть к Айлин ещё ближе.

Сводная сестра некоторое время молчала, уютно уткнувшись носом мне в ключицу. Пушистый помпон щекотал щёку. Очень хотелось снять с Айлин её шапку и зарыться лицом в длинные светлые волосы, вдохнуть их аромат на все лёгкие, но я понимал, что так делать нельзя. Во-первых, потому что здесь холодно. Во-вторых, потому что она моя сводная сестра.

— У нас на Террасоре мужчина может взять себе в жёны столько девушек, сколько способен обеспечить, — внезапно заговорила Айлин, всё ещё смотря куда-то в мою грудь. — Но если хозяин дома недоволен тем, как ведёт себя жена, то в одночасье может выгнать её из дома. Она не имеет права брать с собой что-то кроме того, что на ней надето. Так что да, все эти украшения в некоторой степени — наша защита. Террасорки не могут владеть имуществом, не могут купить или арендовать собственное жильё, не могут открыть бизнес… как это принято здесь, на Цварге. А украшения можно обменять на рынке на еду или попроситься на ночлег. Чем тяжелее украшение, тем дороже оно ценится и больше еды можно за него получить. И, кстати, именно поэтому на любые праздники принято дарить кольца, цепочки и жемчужные нити для волос. Первые серёжки мать обычно дарит девочке в возрасте бутона— шести лет.

— Ясно, — коротко ответил я, потрясённо обдумывая услышанное.

По приезде на Цварг Айлин очень долгое время вела себя максимально замкнуто и не задавала никаких вопросов. Она была послушной во всём за исключением того, что касалось её украшений. Мы с отцом с трудом уговорили сложить большую часть в сейф, и я даже вспомнил, как она расплакалась, решив, что их отбирают. Только сейчас я осознал, насколькоей тяжело было психологически перестроиться на новую жизнь на Цварге. А ведь она наверняка думала, что медленно здесь умрёт от голода или холода, и при этом добровольно сняла с себя всё, кроме заколок.

«Как показывают факты, последнее опасение оказалось вполне себе не напрасным», — саркастически фыркнул внутренний голос, но я тут же на него шикнул. Мы объединили наши костюмы, находимся в пещере, у нас всё хорошо. Арно наверняка уже заметил, что на празднике нет ни меня, ни Айлин, а наши коммуникаторы вне зоны доступа. Скорее всего, прямо сейчас отец организует поисковые группы. На то, чтобы прочесать все трассы, особенно после лавины, уйдёт какое-то время, но нас точно найдут. А если коммуникатор Айлин поймает связь, то он и вовсе будет служить геомаячком.

Внезапно Айлин шумно вздохнула и обняла меня ещё крепче.

— Мою родную маму отец выгнал из дома… Я всегда очень боялась, что вы тоже меня выгоните, — вдруг призналась она.

— За что её? — опешил я.

Только что мне доходчиво объяснили, что террасорка не сможет выжить на улице одна, и тут такое откровение.

— За то, что она поранила отца.

Я не видел лица Айлин, но чувствовал её бета-колебания. Они были цветочными, но с горчичным оттенком и такие колкие… Если бы я уже не обнимал Айлин, то отдал бы многое, чтобы вот так крепко прижать её к себе.

— Сильно?

— Совсем нет. Это была случайность, — вдруг торопливо добавила девушка, вздрогнув в моих руках. — Чистого оазиса случайность. Мама как послушная жена носила наручи, она не могла порезать его шипом, но она была ответственной на кухне… Ей надо было спуститься в погреб за верблюжьим молоком, и она взяла с собой нож. Глиняные сосуды не всегда такие удобные, как здешние из пластика, иногда у них неровное дно, и чтобы они стояли, а не падали, мы веревками связываем их между собой. Мама взяла нож исключительно для того, чтобы отрезать веревку…

Айлин всхлипнула оглушительно громко и задрожала. Я опешил, потому что никогда не видел сводную сестру в таком раздрае. С другой стороны, она никогда и не делилась со мной воспоминаниями о Террасоре. Машинально я положил руку на спину Айлин и принялся её поглаживать. По большому счёту, можно было бы применить расовые способности и успокоить ментально, но я боялся, что после попытки воздействия Ханса Айлин поймёт всё неправильно, а потому просто гладил. Террасорка свернулась около меня как котёнок.

— Отец решил, что мама напала на него, и с позором выгнал из дома, — тем временем продолжила она, чуть успокоившись. — Обычно за такое женщин посылают в подземелья до конца жизни собирать каменные розы, но у отца действительно была всего лишь царапина на руке, которая зажила через несколько дней. Он больше оскорбился, чем ему был нанесён физический урон. Ну а мама носила наручи.

В этот момент моя рука сама собой скользнула на предплечья Айлин и погладила их.

— Ну а когда на Террасоре появился цваргский корабль с объявлением, что купит террасорок, отец обрадовался и первым делом продал меня вам. Кстати, очень дорого, сильно дороже, чем за меня заплатили бы выкуп местные мужчины, так как все в округе знали, что я дочь женщины, посмевшей поднять руку на мужа.

— Ты поэтому всегда так переживаешь, что можешь меня ранить?

*** Айлин

Я чувствовала тепло, исходящее от Яранеля. Его горячее дыхание касалось моего ушка и скользило по шее, успокаивая и убаюкивая, как не могли ни слова, ни уверения профессиональных психологов с интеграционных курсов. Я сама не поняла, как так вышло, но мерзкие воспоминания и кошмары, от которых я часто просыпалась по ночам в холодном поту, растворялись под его ладонями, как капли воды в жару в полдень на родине.

Да, для террасорки её украшения — это всё. Это и защита, и шанс на выживание. Каждое кольцо, каждая цепочка — не просто красивая вещица, а возможность выжить в мире, где женщина не имеет права ни на что. Вспоминая то, как отец выгнал мать, я каждый раз сжималась от страха. Он казался тогда всесильным. Его приказ — закон, ведь Мужчина — это воплощение Владыки. А когда отец без сожаления избавился от матери из-за крохотной царапины, мне стало абсолютно ясно: в один день так выгонят и меня. Особенно с учётом того, что мама не стала надевать на меня наручи в возрасте бутона.

Я выросла с мыслью, что меня ждёт та же судьба. Что однажды я окажусь в нечистотах, использованная и сломленная, как мама, не имея ничего, кроме тех украшений, что будут на мне. До двенадцати лет каждый день я просыпалась и засыпала с этими гнетущими мыслями.

— Ты поэтому всегда так переживаешь, что можешь меня ранить? — уточнил Яранель, а у меня внутри всё перевернулось вверх дном.

Как объяснить ему, что для меня ранить мужчину — это преступление, а самого Яранеля — и вовсе табу? Всякий раз, когда я невольно оставляла какие-то отметины на его теле, казалось, что земля разверзается у меня под ногами. Ведь я его люблю… ужасно люблю. Уже много лет.