Мой Тургенев
Шрифт:
Тургенев, как и его мать, всегда панически боялся холеры. Много позднее уже в старости он так рассказывал о навязчивом страхе перед болезнью: «Запала в меня эта мысль, попало это слово на язык, и – кончено! Первое, что я начинаю чувствовать, это судороги в икрах, точно там кто-нибудь на клавишах играет. Как я могу это остановить – не могу, а это разливает по всему телу тоску и томление невыразимое. Начинает сосать под ложечкой, я ночи не сплю, со мной делаются обмирания… и затем расстраивается желудок. Мысль, что меня вот-вот захватит холера, ни на минуту не перестает меня сверлить, и что бы я ни думал, о чем бы ни говорил, как бы ни казался спокоен, в мозгу постоянно вертится: холера, холера, холера… Я, как сумасшедший, даже олицетворяю ее; она мне представляется в виде какой-то гнилой, желто-зеленой, вонючей старухи. Когда в Париже была холера, я чувствовал
Тургенев чуть не умер, но спас его Герцен. Он десять дней, рискуя собственной жизнью, самоотверженно выхаживал друга, отправив жену с детьми в деревеньку под Парижем, чтобы они не заразились. А когда Тургенев оправился, то Герцен перебрался к семье. В Париже в это время было очень тяжко. Город покрылся трупами умерших от холеры парижан, к тому же началась июньская жара. Политический эмигрант и яростный критик царского режима Александр Герцен вынужден был вспомнить в Париже 1849 года холеру в Москве 1831–1832 годов с чувством уважения к России, к деятельности ее правительства, деятельности, отзывчивости общества. В Париже не предпринимали никаких мер – не оказалось ни мест в больницах, ни перевязочных средств. Трупы лежали в домах непогребенными по два-три дня…
Что друг Герцен остался с больным Тургеневым и выхаживал его, несомненно свидетельствует о его отзывчивости и мужестве. Но где была горячо любимая женщина Полина Виардо? Совсем недалеко – может быть в Париже, или может уже в Куртавнеле… В любом случае, в это чрезвычайно трудное для больного Тургенева время, ее рядом с ним не было. Ведь Виардо была женщина разумная и расчетливая, которая ложных шагов не делала, берегла себя, и излишнему риску подвергать свою жизнь не собиралась. Она была согласна делить со своим другом радости, но не беды и горести. В трудную минуту на нее надеяться не приходилось.
Оправившись от болезни, Тургенев поехал в загородный дом Виардо Куртавнель – он не был злопамятен, да и на то, чтобы снять квартиру в Париже, денег у него не было. Мать Тургенева после 1848 года присылать деньги перестала, считая, что в эти тревожные революционные времена наступила пора ее блудному сыну вернуться домой. Деньги же за издание произведений поступали нерегулярно, российская цензура после революционных событий в Европе свои требования ужесточила, и пьесам Тургенева было отказано в публикации.
Это было их третье, и последнее лето в Куртавнеле. В это время происходило многое, важнейшее в любви Тургенева и Виардо. «Помните ли вы тот день, когда мы смотрели на небо, спокойное, сквозь золотистую листву осин?» Вспоминает о дороге, обсаженной тополями и ведущей вдоль парка в Жарриэль. «Я опять вижу золотистые листвы на светло-голубом небе, красные ягоды шиповника в изгородях, стадо овец, пастуха с собаками и… еще много другого». Неизвестно ничего об этом «другом», но можно догадываться, что здесь сближение произошло полное, о чем говорят строки от 26 июня 1849 года в тургеневском «Мемориале»: «Первый раз с П(олиной)». Постепенно он становится практически членом семьи Виардо, он всегда был рядом, словно верный пес на коротком поводке властной Виардо. Это свое нелегкое положение он описал позднее в повести «Переписка»: «…Я принадлежал ей весь, вот как собака принадлежит своему хозяину…»
В июле Виардо, как обычно, уезжает на гастроли в Англию, а Тургенев остается в Куртавнеле один и ежедневно пишет любимой женщине письма. Чтобы отработать свое скудное пропитание писатель буквально батрачил в Куртавнеле – чистил куртавнельские канавы от густых зарослей («мы работали как негры в продолжение двух дней»), поливал цветы, пропалывал сорную траву в оранжерее. Тетка Полины как-то сжалилась над полуголодным бедным поэтом и дала ему 30 франков. Тургенев тут же на эти деньги купил билет и уехал в Париж, чтобы купить газеты, и прочесть последние новости о выступлениях Виардо.
Много передумал Тургенев в куртавнельском одиночестве, подводя итоги пережитых дней. Вызывало грусть его шаткое
положение; в регулярной помощи матери ему теперь было отказано, жить литературой невозможно: шли более или менее свободно только «Записки охотника», драмы натыкались одна за другой на цензурный запрет. Двусмысленным было существование Тургенева в чужом семействе. В письмах к Полине кроме обычных восхищений «любимейшим и благороднейшим существом во всем мире», попадались и тревожные вопросы по-немецки: «Что случилось с Виардо? Может быть, ему неприятно, что я здесь живу?»А между тем Варвара Петровна летом 1849 года все-таки прислала блудному сыну 600 рублей на дорогу, но этих денег Ивану едва хватило на оплату долгов. Не зная об этих долгах Ивана, Варвара Петровна его ждала, делала в Спасском все необходимые приготовления к приезду сына, и даже пыталась обласкать тех дворовых, к кому он благоволил.
Осенью 1849 года Тургенев вернулся в Париж. Здесь у него установились добрые отношения с французскими литераторами, он подружился с Жорж Санд, познакомился с Мериме, начал выступать в качестве посредника-миссионера, пропагандиста русской литературы в Западной Европе. Благодаря Тургеневу, Мериме прочел Пушкина и Гоголя, с помощью Тургенева переводы русских классиков вышли в Париже на французском языке. 5 октября 1849 года умер Шопен. Отпевание и похороны великого польского композитора состоялись 18 октября. Согласно завещанию, на его заупокойной мессе был исполнен реквием Моцарта в инструментовке Ребера. Сольные партии в парижской церкви святой Мадлены исполняли Виардо, Кастеллан и Лаблаш. В короткой записочке Эмме Гервег Тургенев написал: «Вот Вам билет на отпевание Шопена. Как Вы поживаете? Я по-прежнему очень плохо».
Материальное положение Тургенева было тяжелым. В это время он существовал на литературные заработки в «Современнике», да на редкие авансы у Краевского («Отечественные записки»). Денег заработанных литературным трудом катастрофически не хватало. В ноябре 1849 года он посылает отчаянное письмо Краевскому: «Темные слухи дошли до меня, любезнейший Краевский, что Вы напечатали в «О<течественных> з<аписках>» моего «Холостяка». – Желаю, чтобы он понравился русской публике. Но дело не в том – а вот в чем: я получил от моего брата письмо, в котором, после красноречивого описания расстройства наших дел, благодаря болезни моей маменьки и прочим обстоятельствам – он сообщает мне печальное известие, а именно: я не только не получу от нее должные мне за нынешний год 6000 р., но и вообще не должен надеяться на подмогу из родительского дома. Это известие меня крайне сконфузило – и потому прибегаю к Вам с следующей убедительной просьбой: сколько я Вам должен за вычетом «Холостяка»? Положим: х; прибавьте к этому 300 р. сер., и я Вам буду должен 300 р. сер. + х. Я Вас могу уверить, что я всё это в скорости заработаю (не я же виноват в том, что «Нахлебнику» отсекли голову)».
Вскоре летит его следующее письмо и опять с мольбой о деньгах: «Шесть недель тому назад, любезный Краевский, послал я к Вам письмо, в котором излагал мое печальное положение и просил выслать мне 1000 руб. Ответа я от Вас до сих пор не получил никакого: вероятно, Вы сперва хотели обождать мою присылку. К сожаленью, я до сих пор еще ничего не успел кончить; но вот что я могу Вам предложить. На днях я прочел в одном письме гр<афа> Виельгорского (Матвея) весьма большие похвалы моему «Нахлебнику», которого в одном обществе прочел Щепкин. Граф прибавляет: «Cette piece n›a pas encore ete jouee» (Эта пьеса еще не была сыграна, франц. – П. Р.). Стало быть, есть надежда, что ее дадут – и в таком случае позволят печатать. – Вот Вам и пожива… Если Вы в надежде на эту возможность, а также вообще на мою литературную деятельность, решитесь мне выслать 1000 руб., я очень буду доволен, особенно если Вы не замешкаетесь. Я нахожусь в совершенной крайности. Вместе с высылкою (если Вы решитесь мне выслать деньги) напишите мне аккуратно – сколько я Вам остаюсь должен. Только повторяю – не мешкайте и решитесь тотчас: да или нет».
В декабре 1849 года благодарственное письмо в связи с полученными деньгами:
«Сию минуту получил я Ваше письмо, любезный Краевский, с приложенными 300 р. сер. – и немедленно отвечаю. Эти деньги решительно спасли меня от голодной смерти – и я намерен доказать Вам мою благодарность. – Во-первых, посылаю Вам переписанную треть «Дневника», вещи давно оконченной, но по непростительной моей лени и неряшеству до сих пор не переписанной вполне; я Вам посылаю это для того, чтобы доказать Вам, что этот «Дневник» – не миф; над остальным я буду трудиться денно и нощно…»