Мой врач

— С чего ты так решила?

— Я это по твоим глазам вижу, — ответила она. — Я всегда это вижу. И по походке твоей вижу. То есть по следам. Кто это сделал с тобой?

— Я сам этого захотел, — ответил Фингон.

— Я видела, как странные вещи происходят с теми, кто был там, у них, на севере, — она покачала головой. — Но ты не одержим. Это тоже по походке видно. И по глазам.

— А ты откуда? — спросил Фингон.

— Я раньше сама жила на севере… там теперь всё выжжено. Ничего не осталось. Я пришла сюда.

— Ты одна… у тебя есть кто-нибудь?

— Нет, сейчас никого не осталось. — Девушка опустила глаза; она собрала яблоки и сливы себе в подол и села на камень. — У меня был муж, но его разорвал волк. Это было лет десять назад. Огромный волк, больше нашего дома. Чёрный. Пришёл с севера. Я ничего не могла сделать. Потом и дом мой сгорел в один миг, ничего не осталось. Я еле убежала. Здесь тоже всякие твари бродят и летают, но жить можно. Хочешь, я буду ещё приносить тебе еду?

— Ты можешь обещать никому об этом не рассказывать? — спросил Фингон.

— Конечно, я никогда никому не расскажу, — ответила она.

Фингон настолько проголодался, что не мог вспомнить, как он съел то, что она принесла; потом ему казалось, что он, наверное, проглотил яблоко в два укуса вместе с косточками. Вечером она пришла снова; помимо сушёных ягод и мяса, она принесла что-то вроде похлёбки, которую сварила в сосуде из коры.

— Как тебя зовут? — спросил Фингон.

— Никак особенно не зовут. Муж всегда называл просто «женой». — Она пожала плечами. — А тебя?

— Я — Кано. — Почему-то Фингон назвал ей вторую половину имени.

— «Вождь» — красивое имя. — Она улыбнулась. — А как зовут других в твоей семье?

Столько, сколько он рассказал незнакомке за эти несколько недель, Фингон не рассказывал никогда и никому. Она внимательно слушала, и все её вопросы и замечания ему нравились; говоря о себе, он, кажется, впервые в жизни не встречал никаких препятствий, не чувствовал, что его могут оттолкнуть, что кому-то его мысли или его отклик на те или иные события могут показаться странными или непонятыми. Её всё-таки надо было как-то называть, и, вспоминая о первом дне, когда она принесла ему сушёные сливы, он стал звать её «Пиокка» или «Пио» — этим словом называли и сливу, и вишню, сначала про себя, потом и вслух.

Однажды утром ему пришлось сказать ей, что ему пора в путь.

— Ты уходишь?

— Я должен пойти к тому… к тому, кому я обязан этой возможность. Возможностью родить ребёнка.

— Не доверяй ему, — сказала Пио. — Пожалуйста, будь очень осторожен с ним. Он не такой злой, как его хозяин, но у него в уме множество разных замыслов.

— У меня нет выхода, Пио, — ответил Фингон. — Боюсь, если я не пойду, будет хуже.

— Я вряд ли могу чем помочь тебе, — вздохнула она. — Как я рожала, и не вспомню, так страшно было. А помогать не пришлось ни разу.

— У тебя был ребёнок? .. — спросил Фингон и осёкся.

— Да, но его тоже уже нет на этом свете, — ответила она. — Пусть у тебя всё будет хорошо. — Она поцеловала его в лоб и погладила по волосам.

====== 9. Боевой клич ======

.24.

Едва переступив порог знакомого ему домика, он действительно почувствовал адскую боль; скорчившись, он рухнул на пол. Ему приходилось получать в бою раны и ожоги, пережить то, что почти год назад сотворил с его телом Майрон, но такой жуткой, пронизывающей всё его естество боли он даже не мог себе представить. Майрон даже не стал спрашивать разрешения: он сорвал с него одежду и уложил на застланный покрывалами стол.

Финьо закрыл глаза, зажмурился, чтобы не видеть своего тела; от боли и стыда его душа готова была с этим телом расстаться; он чувствовал какую-то странную тошноту, не физическую — казалось, что его жизнь и сознание — это какой-то комок кровавой блевотины, которая со следующей судорогой боли вылетит у него из горла и всё закончится.

— Открой глаза! Открой глаза, смотри на меня! Я сказал, смотри на меня! — Сквозь свои длинные ресницы Фингон увидел пылающее лицо, жёлтую радужку глаз и огромные чёрные зрачки, отражавшие пряди огня в очаге. — Смотри на меня!

— Я не могу… Тху, я умираю… — он вцепился в коснувшуюся его горячую сухую руку.

Всё его существо раскалывалось; комната возникала перед глазами отдельными, судорожными порывами, расплываясь в радужных, зелёных и чёрных пятнах.

Майрон ударил его по лицу. Потом ещё. И ещё.

— Послушай меня, идиот! Если ты сейчас умрёшь, что будет с твоим ребёнком? Я что, должен буду отнести ребёнка к его отцу с запиской: это, мол, твой сын, а твой кузен Финдекано умер родами? Может, ему ещё твоё тело отнести? Ты должен выйти отсюда живым, ты понял? Помоги же ты своему сыну хоть чем-нибудь!

Финдекано почувствовал, как дитя стремится покинуть его тело; дикая боль снова заставила его почти потерять сознание.

— И не надо больше сдерживаться! — воскликнул Майрон. — Кричи!

Астальдо открыл глаза и посмотрел на Майрона.

— Я всё ещё король. Даже сейчас. Ты ни звука от меня не услышишь.

— Послушай меня ещё раз, отважный Финдекано: это роды. Во время родов все кричат. Кричат буквально все. Даже если твои подданные узнают, что ты родил от твоего кузена, то они в последнюю очередь станут думать о том, кричал ты во время родов, или нет, потому что это — обычное дело.

Финьо закрыл глаза.

Он снова почувствовал, как его душа уплывает в какой-то белый туман, грудь изнутри разрывается от безмолвного крика. Мысленно он продолжал смотреть на потолок комнаты, где находился, и ему казалось, что поддерживавшие крышу балки над ним уходят всё выше и выше, вверх и вверх, высоко-высоко, как в зале с башней во дворце его деда Финвэ в Форменосе, над ними появляются новые и новые ярусы, и он сейчас взлетит вверх по этим балкам, которые не кончаются и не кончаются…

Ещё одна пощёчина вернула его к действительности. Потолок, на котором колебались алые и чёрные тени, словно бы упал на него. И тут новая волна боли залила тело. Это было действительно невыносимо; он попытался приподняться и зашёлся в отчаянном крике; он чувствовал, как кровь льётся из его тела ручьём и ничего не мог поделать — только кричать. Он не верил, что сможет пережить это, думал, что здесь его ждёт позорная и страшная смерть.

И тут он последний раз ощутил в своём теле тёплое присутствие сына; ему даже показалось, что он слышит биение его любящего сердца. Он никогда не думал, что почувствует нечто подобное — сейчас ему не хотелось, чтобы это кончалось, он не хотел разрешения от бремени, хотел, чтобы муки продолжались, но дитя осталось бы у него под сердцем. Слёзы полились по его щекам; он понимал, что другого выхода нет, что он должен помочь сыну появиться на свет, должен выполнять указания Майрона. Майрон помогал ему; Финьо был ему благодарен. Он снова закричал, хотя уже и с этой болью начал свыкаться.