Мой врач

.9.

Фингон продолжал наливать ему хмельное. Он сам никогда раньше не видел Майтимо совсем пьяным (в отличие от Келегорма или даже Карантира), но теперь его окончательно разобрало. Майтимо положил голову на стол; заколки — золотые звёзды с рубиновой сердцевиной — выпали, и сияющие рыжие волосы рассыпались по скатерти, ложась на липкие пятна и жирную тарелку легко, как лучи закатного солнца.

Наконец, Фингон обнял его за талию, с трудом подняв тяжелое тело. У него подкашивались ноги и от усилий, и от страха; Фингон боялся упасть и разбиться самому или причинить боль кузену. Фингон повёл его в свою комнату, по дороге отвергнув помощь Маглора. Он должен был втащить Майтимо на небольшую, ступеней десять-двенадцать, лестницу; невольно он вспомнил тот жуткий момент, когда снимал Майтимо со скалы. «А теперь я сам стал как то чудовище: тащу его к себе, чтобы взять от него то, чего он отдавать не хочет», — с ужасом подумал Фингон.

Он закрыл за собой дверь, на ощупь опустил брата на кровать и зажёг свечу. Когда он стал снимать с него сапоги, Майтимо на мгновение очнулся, сказал что-то бессмысленное и снова уснул. Фингон раздел его и лёг рядом. Несмотря на тепло лежавшего рядом тела, ему было всё время холодно и страшно; так хотелось прильнуть к Нельо, пожаловаться, поделиться пережитым, — но нельзя. Он вздохнул, погасил свет, неловко закинул ногу ему на бедро и стал расчётливо, быстро ласкать его; добиться своего оказалось совсем просто. «Какой ты… мягкий», — пробормотал Нельо в полусне и их губы на мгновение встретились.

.10.

Утром его разбудил злой голос Майтимо.

— Финьо! Проснись!

— Да? ..

— Ты меня привёл к себе в комнату?

— Да…

— О чём ты думаешь? Ты потащил меня в спальню при всех?

— Но… не оставлять же было тебя спать за столом! ..

— И что, я должен просыпаться в твоей постели? — Он вытащил свои рыжие пряди из-за ворота рубашки, резким движением воткнул в них заколки, которые Фингон вчера положил на стол возле кровати. Финьо почувствовал, как его опять затопляет с ног до головы безрассудная любовь к нему, совсем как вчера, когда Майтимо целовал ему руку.

В этот момент, казалось ему, они оба — он сам, раздетый, и его одевавшийся любовник — действительно выглядели непристойно. Сам Фингон был в одной рубашке и не мог себя заставить начать одеваться при нём, хотя разумом и понимал, что даже если Майтимо увидит его совсем голым, он, скорее всего, не сможет ничего заметить, если ему не показать этого специально. Он сжал колени и ещё сильнее натянул одеяло.

Майтимо уже был совсем одет и двумя резкими движениями натянул сапоги.

— Моя… моя комната ближе к залу, чем твоя. В конце концов…

— Так почему же ты меня поставил в такое дурацкое положение? — сказал Майтимо.

Фингон сдержался, чтобы не нагрубить в ответ.

— Руссандол, прости меня, я ведь не видел тебя уже с тех пор, как… — Фингон хотел сказать, «как погиб мой отец», но решил, что это будет звучать как-то слишком жалко и упрекающе. — …Давно тебя не видел, я думал, что если…

— Майтимо, ты тут? — спросил из-за двери голос Маглора.

— Да, я тут, и мы сейчас уезжаем, — ответил Майтимо.

— Но я надеялся, что ты и Кано останетесь хотя бы до завтра, — сказал упавшим голосом Финьо.

— Мы с тобой вчера днём уже обо всём договорились, и нам пора возвращаться в Химринг. Нас там ждут; сам понимаешь, что сейчас происходит.

— Я понимаю, — тихо ответил Фингон, — я знаю, я недостоин места, которое я сейчас занимаю, недостоин своего титула; ты наверняка так думаешь. Но ведь по крайней мере, я… — он хотел сказать «я тебя люблю», но не успел.

— С чего ты взял; для тебя, как для своего короля, я сделаю всё, что в моих силах. — Майтимо накинул свой алый плащ, казавшийся особенно ярким в свете утреннего солнца — и свет этот был таким радостным, ласковым и обычным, как будто бы не было всего этого горя и смертей кругом. Увидев, что Фингон собирается ещё что-то сказать, он резко бросил:

— Всё! — и вышел из комнаты.

— Финдекано, послушай, ты… мы ведь подождём уезжать, пока ты не выйдешь? — спросил Маглор через дверь.

— Нет, прости, я вчера выпил много лишнего, мне плохо.

Он отвернулся и смотрел в стену. Он лежал, вцепившись зубами в порезанное запястье, пока не понял, что уже бесполезно было бы пытаться догнать Майтимо, пытаться мириться…

«Я всё ещё король», думал он.

.11.

Бессонная ночь после отъезда Майтимо была худшей в его жизни. Он не мог уже утешать себя любовными мечтами, воспоминаниями, потому что любви в этих встречах не было: он действовал холодно и расчётливо, возбуждая телесное желание в том, кто любил его. Раньше он тешил себя мыслью (теперь он понимал, что именно тешил, что эта мысль приносила ему извращённое удовольствие), что их с Майтимо близкие отношения являются проявлением искажения Мира, отражением того, что в их жизнь проник Враг. Но теперь он осознал, что настоящая чернота вступила в его жизнь лишь сейчас, когда он два раза отдался ему с расчётом, не любя. Ему казалось, что в их отношениях раньше он видел какую-то удивительную картину, гобелен, похожий на чудесное, сине-бело-золотое окно в родной дом, в счастье; теперь же его словно ткнули носом в то, из чего состоит эта вышивка, и он видел истертые нитки и мелкие бусинки вместо воды, медные бляшки вместо пятен света.

Он видел холодный тёмный коридор, тусклую похоть в серых глазах любимого, переживал какие-то его жесты и прикосновения, которые на самом деле были ему не очень приятны, но на которые он не обращал внимания раньше, поскольку они были частью любви — которой сейчас не было. Ему было совсем не с кем поговорить, просто, без объяснений сказать, что ему очень плохо; боль от потери отца вспыхнула с новой силой. Он переживал связанную с любой потерей иллюзию, что при отце ему не было бы так больно; что Финголфин понял бы его, пожалел, нашёл бы выход. А он не мог даже пойти на его могилу — отца похоронили в Гондолине, далеко-далеко отсюда…

====== 5. Почти не больно ======

.12.

Майрон не стал даже раздевать его, лишь провёл рукой по его животу.

— Да, ты ждёшь ребёнка, — подтвердил он. — Любопытно, что твоего желания на это хватило. Очень интересно.

Фингон сейчас почему-то понял, что Майрон неправ, но не стал ему этого говорить. Собственно, он всегда это знал, знал уже давно — что Майтимо в душе желает этого, безнадёжно желает каждый раз, когда они вместе, и что это желание не покидает его даже во сне (он был уверен, что зачатие произошло ночью, в его постели).

— Значит, у меня всё-таки будет наследник?

— Да, это мальчик, на этот счёт можешь не волноваться. Но имей в виду, что осенью перемены в твоей внешности станут заметны. Проще говоря, станет виден живот, и подумай, что ты с этим будешь делать.

— Но откуда ты можешь знать, что это мальчик? — удивился король. — Он же ещё не родился.

— Да, но он уже мальчик, — ответил Майрон.

— Но он же ещё там, внутри, — Фингон покраснел, — а уже когда он родится, то будет мальчиком или девочкой. Разве не так?

Выражение лица Майрона описать словами было невозможно.

— Знаешь что? — наконец, сказал он. — Я знаю, что это мальчик, потому, что я майа. Так понятнее? Ты решил, как его назвать?

Вопрос был неожиданным, но Фингон решил, что ответ никак не может повредить ни ребёнку, ни Майтимо.

— Я хочу назвать его Артанаро, — ответил он.

— Ох, какая пошлость, — фыркнул Гортаур. — Может, вы, нолдор, и различаете друг друга, но пожалейте хоть бедных синдар и авари, не говоря уж о людях. Артанаро, Артакано, Феанаро, Финдекано, Канафинвэ…