Мой желанный враг

– Полечка!

Я останавливаю его жестом.

– Тебе лучше исчезнуть немедленно. – Горько усмехаюсь я. – Загорский всё знает. Если он доберётся до тебя, то тебя ждёт участь тех киллеров, которые расправились с Виком. Ты ведь видел, что он с ними сделал, да? – Я качаю головой. – Он сказал, что ты был там.

Мужчина дрожит, а я показываю кивком головы на машину. Пусть бежит, пусть уезжает, пусть берёт остатки денег Загорского и всю жизнь прячется по углам, как крыса, и ждёт возмездия.

Я смачно плюю ему под ноги и ухожу.

– Поля! – С досады кричит он.

– Забудь меня. – Отвечаю я.

Его не нужно уговаривать.

Он садится в машину и ударяет по газам. Автомобиль со свистом проносится мимо нас.

Я кашляю, глотая пыль, и опускаю взгляд на сына. Он хнычет. Чувствует моё напряжение, надувает губки и собирается расплакаться. Я и сама больше не могу терпеть, из моих глаз потоком льются слёзы, но я улыбаюсь. Он – мой свет, моё дыхание, он – вся моя жизнь.

– Ну, не плачь. – Говорю я, взяв его удобнее и прижав к груди. – Не плачь.

Я не знаю, куда иду и зачем.

Мне хочется уйти от самой себя. Хочется всё исправить.

Меня с головой затапливает чувством вины и отчаянием.

Ярослав делает обиженный всхлип, а затем хныкает громче. И громче.

Я продолжаю идти вдоль дороги, приближаясь к тому месту, где оборвалась жизнь Вика.

– Пожалуйста, не плачь. – Прошу я.
– Я и сама не знаю, что нам дальше делать.

Почему-то слёзы такие горячие, что обжигают кожу.

Я всё это время ненавидела Загорского, представляла, как убью его, что даже забыла о том, как сильно его люблю.

Люблю это чудовище. Резкое, грубое, искреннее даже в самых обидных своих словах и поступках. Моё чудовище… Не хочу, но люблю…

Ярослав уже заливается криком, а я беспомощно покачиваю его, подхожу к краю обрыва и осторожно опускаю взгляд вниз. Очень высоко. Далеко внизу бежит, извиваясь река.

Я представляю, как всё это было в тот день. В темноте. Я даже вижу тот уступ, на краю которого могло болтаться моё тело. Представляю, как Александр Фёдорович добрался туда, спустившись по тропинке правее. Понимаю, что Загорский был прав: он не мог видеть меня с этой точки. Если он бросился вниз отсюда, если стал спускаться с того места, где я стою, то просто не заметил меня, выпавшую при падении и отброшенную в сторону.

Я отшатываюсь назад от края обрыва и зажмуриваюсь. В висках снова гудят глухие звуки выстрелов. Они как щелчки пальцев – раз, и отняли жизнь, раз, и отняли жизнь. По моим щекам бегут слёзы, Ярик надрывается от крика, а я только вижу чёрное рыло пистолета, направленное мне в лицо. Щёлк…

И чьи-то руки вдруг обнимают мою спину.

Щёлк…

И моё сердце перестаёт биться.

Меня трясёт от рыданий, но это слёзы облегчения.

Я оборачиваюсь, и теперь мы с Яриком оба тонем в его объятиях.

– Я здесь, я с тобой. – Шепчет Марк, целуя моё лицо.

Он смешивает свои поцелуи с моими солёными слезами, касается губами каждого сантиметра кожи на моём лице. Целует щёки, нос, лоб, губы.

Загорский шёл за мной весь этот путь от дома. Александр Фёдорович был прав: Марк ни за что бы меня не отпустил.

Даже Ярослав успокаивается.

Ему уютно в этом коконе между нами. Он шарит ручкой по лицу отца, и Марк улыбается ему в ответ. Теперь я плачу оттого, что понимаю, как сильно боюсь их обоих потерять ещё раз.

Загорский поддевает пальцем мой подбородок и заставляет посмотреть ему в лицо. Он стирает мои слезы ладонью и прижимается лбом к моему лбу.

– Я так по тебе скучал. – Шепчет он мне в губы.

Даже не передать, как это звучит. Даже лучше его «люблю». Просто окрыляет, вдыхает в меня жизнь.

Марк обнимает меня за плечи и притягивает к себе.

Я плачу и смеюсь, стараясь не раздавить в объятиях нашего сына. Льну к груди Загорского и щедро орошаю слезами его рубашку.

– Очень скучал. – Повторяет Марк. – Каждый божий день, каждую минуту.

Между нами больше нет препятствий.

В объятиях этого мужчины так тепло и хорошо, что горе, которое заполняло меня изнутри, рассыпается, уступая место всепоглощающей любви.

Я больше не хочу его отталкивать. Я ему верю, я хочу быть с ним. Я так сильно его люблю, что хочу родить еще парочку детей, так сильно похожих на него.

Я стискиваю его руками, а он поддерживает на весу нашего сына. Мы стоим на краю обрыва, и Марк горячо целует меня в макушку.

Какой же дурочкой я была, думая, что он не узнает меня. Какой же наивной была, когда думала, что смогу его убить!

Мы целуемся, и моё сердце трепыхается в груди от радости. Целуемся так сильно и так долго, что даже губы начинают неметь. Мы отстраняемся друг от друга только тогда, когда я начинаю смеяться, потому что Ярик успешно осваивает расстёгивание пуговиц на моей рубашке и добирается до выреза топа. Приходится взять его удобнее и приложить к груди. Вё правильно – обед должен быть по расписанию.

ЭПИЛОГ

Марк

Я не знаю, существует ли любовь с первого взгляда, но в тот момент, когда я встретил Полину, меня торкнуло. Это считается? Меня так садануло по затылку, что из глаз полетели искры. Может, это и была любовь, но я понял это не сразу.

Я был закрыт от любых проявлений чувств. Я боялся их и отрицал с такой силой, что сам верил, будто не способен чувствовать. Мне хотелось уберечь себя от того, что было в прошлом. Скрыться от любви под толстой коркой брони, чтобы больше никогда не испытывать боль. Но это хрупкая девчонка меня оттуда выцарапала.

Всё изменилось в тот момент, когда я впервые поцеловал её. Это не было поцелуем в привычном понимании этого слова. Это не было тем, чем мы занимаемся с ней теперь каждый день. В том поцелуе не было нежности и ласки, не было страсти. Я налетел на неё, как на стену, грыз, царапал, кусал и получал в ответ тумаки.

Вообще, во всём, что касалось этих отношений, я шёл от противного и тыкался, точно слепой котёнок, с удивлением всякий раз обнаруживая в себе всё новые и новые проявления человеческого.

Я поцеловал Полину, и мне захотелось большего. Чтобы её глаза смотрели только на меня, чтобы мысли были обо мне, чтобы её тело желало только меня. Но больше всего я хотел её сердце, потому что уже тогда понимал: её любовь излечит меня. Любовь излечивает вообще от всего. Она даже из чудовища может сделать вполне нормального человека.