Моя академия. Ленинград, ВМА им. С.М.Кирова, 1950-1956 гг.
Шрифт:
Началось изучение детских болезней. Кафедра располагалась на Боткинской, была какой-то теплой, такими были преподаватели, слышались голоса детей. Профессор М.С.Маслов, начальник кафедры, генерал-майор м/с, являлся тогда главным педиатром Министерства Обороны. Молчаливый, внимательный, с прокуренными усами, он никогда не повышал голоса. Мне почему-то здесь понравилось. Я решил, что буду педиатром. Может быть, я вспомнил, как в эвакуации ухаживал за младшими братьями? И записался в кружок. Им руководил подполковник Г.Н.Гужиенко, спокойный и доброжелательный человек. Он дал мне тему для моих наблюдений, подсказал, какой литературой воспользоваться. Тема называлась: «Содержание хлоридов в крови и моче у детей, больных аллергическими заболеваниями (ревматизмом, пневмонией и бронхиальной астмой)».
Все это происходило на фоне занятий по этому предмету. Когда курс шел строем
Анализы я делал в кафедральной лаборатории. Для них мне нужны были раствор хлористого аммония и аргентум нитрикум. Это реактивы для определения хлоридов. Сложность была в том, чтобы взять кровь (сыворотку) из вены и собрать суточную мочу. Кровь брали сестры для других целей, а заодно и для меня. А как соберешь мочу?! Я приходил вечером, и отозвав в сторону какого-нибудь Витеньку или Виталика, 3-х-5 лет, просил их писать только в свой горшок, а не в унитаз, причем целый день или хотя бы полдня. Сколько попадало в штаны, когда ребенок не добегал до горшка, оставалось неизвестным (!). С девочками было проще, они были послушнее и меньше отвлекались. Дело шло. Очень помогало внимание Гужиенко. Он подбадривал и подсказывал.
На заседаниях кружка, а было там, таких как я, слушателей пять, он часто говорил о том, что нам предстоит. «Если Ваш коллега в медпункте вечерами сидит дома или ходит в кино, не считайте его хуже себя. Просто он т а к счастлив, – говорил он. Если Вы пропадаете в библиотеке, или спешите в лабораторию с пробирками, и это делает Вас счастливыми, не считайте себя лучше тех, кто этим не занят. Нужно выбирать хомут по себе. Если хомут тесен, он натрет шею. И его нужно снять. Если хомут слишком велик, с ним намучаешься. Нужно подыскать хомут по шее, но уж тогда не жаловаться, а терпеть, поскольку это и есть т в о е счастье». Говоря это, он улыбался. Мудрый был человек и добрый, этот Георгий Николаевич Гужиенко. В сущности, хоть он и не был терапевтом взрослых, он стал моим первым профессиональным учителем. Позже я видел его дважды. Лет через 10 в окне троллейбуса на Литейном проспекте и еще позже в окне электрички в Парголово. Оба раза мы узнали друг друга и успели помахать рукой. Я бы мог тогда сказать ему, что нашел свой хомут, свое трудное счастье.
Работу я сделал и написал большую статью в сборник трудов Академии. Ее прочел Маслов, вызвал меня к себе и спросил сквозь усы: «Сам написал?» И похвалил. Я был единственным, кто из кружковцев довел дело до конца. В 1954 г. работа вышла в тезисах, а в 1956 г. в Трудах Академии под тем же названием и без соавторов. Спустя много лет об этой работе уважительно отзывались видные нефрологи.
Как-то бегло прошли мы кафедру кожно-венерических болезней, хотя этот предмет был очень важен в подготовке войскового врача, как позже оказалось. Проф. Павлов, доцент Подканьян – их я запомнил. Однажды нам продемонстрировали молодую женщину, переведенную из тюрьмы. У нее был сифилис. Она сидела в женском кресле, раздвинув ноги. В области половых губ у нее было несколько бубонов. Ее специально доставили из тюрьмы, чтобы нам показать. Сифилис, тем более, вторичный, был редкостью тогда, несмотря на недавнее окончание войны. Женщину лечили.
Почему-то смутно помню кафедру нервных болезней.
Начались занятия по акушерству. Запомнился этот цикл как сугубо практический. Началось с того, что мы наблюдали операцию аборта, которую делали жене одного из слушателей. Оперировал под общим наркозом какой-то молодой гинеколог. Выглядело это, как кровавая вивисекция. А женщина, оглушенная эфирным наркозом, во время операции громко и в то же время нежно признавалась тут же стоявшему мужу в любви. Аборт – это убийство.
Преподаватель у нас был очень опытный, профессор, полковник м/с Роман Романович Макаров, маленький и сухенький мужичок. Разбиралась тема бесплодия. Производили осмотр молодой женщины, у которой на гормональной основе неожиданно выпали все волосы на голове. Голова была как колено. Несчастная женщина.
На вечерних дежурствах наблюдали роды. Сидели в отдельной комнате, а когда у какой-либо роженицы процесс родов начинался, нас приглашали в родовую палату. Одеты мы были с ног до головы во все белое и стерильное. Здесь с этим было очень строго. Чаще нашей задачей было только наблюдать за процессом родов. Тут я подметил одну закономерность: если женщина была небольшого роста, худенькая, по характеру злючка, с высоким животом, то роды у нее проходили быстро и обязательно
рождался мальчик. Если женщина была полная, рыжая, капризная, с животом, как у лягушки, то рождалась девочка, роды шли медленно, и ей требовалась физическая и психологическая помощь персонала. Я, глядя на роженицу в момент, когда прорезывалась головка ребенка, угадывал его пол. Свидетелями была вся группа. Так было 8 раз. Когда мы наблюдали роды уже на занятии, в присутствии Романа Романовича, я в 9-й раз предсказал предстоящий исход. И вновь угадал. Роман Романович сказал, что хотя это и совершенно бесполезно (а ведь тогда не было УЗИ), но интересно. Но что если мне удастся доказать природу этой закономерности, мне можно будет претендовать на Нобелевскую премию. Цикл акушерства окончился, к гинекологии мы приступали осенью этого года.Весной у отца произошла неприятность: он случайно потерял секретные документы. Банально забыл их в магазине. Когда хватился, пропажа исчезла. Спасло его только то, что при экспертизе секретности, ее уровень был снижен почти до нуля. Обошлось выговором. Эти переживания, конечно, отразились на здоровье отца. Это учило осторожности.
Однажды отец посетил райком партии, к которому территориально относился Музей артиллерии. Тогда вошло в правило издание Открытых писем ЦК по различным вопросам, и отец попросил у первого секретаря Петроградского райкома такое письмо для своей организации. Тот отказал, упрекнув в ненужном ажиотаже. Тогда отец, член ВКПб с 1928 г., возразил ему: «Я, как член партии, имею право…». Тот высокомерно ответил: «Вы – член партии, а я – человек партии», подчеркнув этим якобы существующую разницу между ними. Это возмутило отца. Перерождалась партия. Это были времена Хрущева. В Академии мы этого не ощущали.
Весной мы с Люсей встречались у металлической ограды «Медного всадника». Она специально приезжала ко мне. Приближалось окончание десятого класса.
В мае, еще до экзаменов, я побывал в доме отдыха нашей академии в Разливе. Съездили к Шалашу Ленина, побродили по поляне, постояли у памятного пня, за которым Владимир Ильич писал свою книгу «Государство и революция». Тихое место. Туда приезжала Люся, катались на лодке, попеременно работая веслами. На болотах в тех местах была такая толстая тина, что по ней можно было ходить, страхуясь, чтобы не провалиться. Это исследовали вместе со мной Юра Филимонов и Адодин.
В одно из воскресений съездили на озеро Красавица под Ленинградом (я, Люся, Мамонов с женой и Адодин с женой). Озеро считалось знаменитым. Но народу там оказалось много, и было как-то неуютно. Однако, позагорали.
После экзаменационной сессии слушатели курса убыли в разные регионы страны на госпитальную практику. Наша группа была направлена в г. Калининград в госпиталь (бывший немецкий госпиталь имени Адольфа Гитлера в Кенигсберге). В группе были, кроме меня, Саша Шугаев, Веня Шимаркин, Юра Филимонов, Гера Любомудров и другие. Госпиталь стоял на окраине города и, видимо, от того не попал под бомбежкп и артобстрелы. 6 этажей вверх и столько же под землей, причем с полноценным оснащением и лифтами. Имелись этажи с верандами, санаторного типа, предназначенные для реабилитации раненых.
Мы поработали в разных отделениях. Я – больше в терапии. Заведовал им, позже ставший известным, терапевт В.К.Трескунов.
Однажды был такой случай. В процедурной комнате на топчане лежал довольно истощенный солдат, недавно прооперированный по поводу язвы желудка. Вдруг, на наших глазах, у него начались потрясающий озноб и судороги. Я ничего не мог предположить с уверенностью (это мог быть и приступ эпилепсии). Держал его, чтобы он не упал. Трескунов сразу сказал, что это гипогликемия, и что больной может впасть в кому. В этих случаях кома развивается быстро. Тотчас же больному струйно в вену был введен 40 % раствор глюкозы под прикрытием нескольких единиц инсулина подкожно. А позже была поставлена капельница с глюкозой. Больному быстро стало лучше. Он пришел в себя, озноб прекратился. Ему дали горячего сладкого чая и отнесли в палату. Случай запомнился.
Несколько раз мы по ночам дежурили по городской станции скорой помощи. Она располагалась недалеко от госпиталя, в низком бараке. Командовал всем диспетчер, связываясь по телефону с больничными учреждениями города, милицией. Машины радиофицированы не были. В моей бригаде были еще шофер и фельдшер. В здании скорой помощи были нары, на которых отдыхали бригады после выездов или в паузах между выездами. Через какое-то время, когда уже совсем стемнело, нашу бригаду послали в какой-то район города принимать роды на дому. Ехали в кромешной тьме, по каменным мостовым, подсвечивая себе фарами.