Моя бабушка курит трубку (сборник)

Розовый след на белой дороге

В городе пахнет разлукой, и падает снег. Ветер гоняет обрывки афиш и газет. Значит, будет зима. Ровно две тысячи лет Будет снег, будет снег, будет снег. Белые хлопья Небо в лохмотья И на клочки разорвут, Ветры прольются И отзовутся пургой. Ровно две тысячи лет Будет лежать белый плед. Но пройдешь, Будет след, будет след. У-уу-уу-уу, на белой дороге. А-аа-аа-аа, розовый след. У-уу-уу-уу, а на белой дороге Останется только розовый след. Дай твои плечи. Вечер так вечен и бел. Желтые фары такси Разрезают метель. Это странное слово: «Пока!» В свете мелькнет рука, И опять Только снег, только снег У-уу-уу-уу, на белой дороге. А-аа-аа-аа, розовый след. У-уу-уу-уу, а на белой дороге Останется только розовый след. 1990 г.

«Где этот край?..»

Где этот край? Нам его не купить и не продать. Где этот край? Нам его не найти и не потерять. Видишь, небо горит. Это день предвещает закат. Слышишь, сердце болит. Но кто же, кто виноват? … Я оставлен тобой. Я знаю слова. Я умею слагать их в стихи. Но степная трава Не захочет поддаться движенью руки. И никогда, даже во сне, Не наступит покой. Кто виноват? Может быть, ты. Может быть, я. Может быть, мы?.. Но я оставлен тобой. Что-то не так… Что-то не то… Что-то не там… Что-то не тут… Может быть?.. Нет! Может быть?.. Да! Может быть, лгут! Будет весна, Утро новый подарит рассвет: Но никогда, уже никогда, совсем никогда Я не узнаю ответ: Почему я оставлен тобой?

Эксгибиционист

Этот мужчина живет напротив. Он любит женщин, которые спят. И если он днем – инженер на заводе, То ночью он – законченный сэксопат. Он – эксгибиционист! Он – маньяк! Включив «Спидолу» и взяв бинокль, Садится на стул и, открыв окно, Он хочет анфас, он хочет профиль, Он хочет женщину, пока темно. Он – эксгибиционист! Он – маньяк! Он нервно курит, сжигая губы, И фокусируя свой микромир, Он запускает свои флюиды В ночной переполненный эфир. Он – эксгибиционист! Он – маньяк!

Боль

Неужели все умерло? Неужели все умерло. Но земля не остыла Еще от шагов, Не увяли слова, Наши запахи в сумерках Льются тонкими струями Теплых ветров. Отпусти меня, боль, Отпусти. Что же стало, скажи? Что случилось? Ответь мне. Тени страшных стрекоз Все парят, все парят. То ли бабы ревут Или звери, иль дети, Или это опять По кому-то звонят. Мы совсем почернели. Превратились в сухие деревья. Выход снова не найден, Потому что не найден вход. Я хотел бы уснуть, Чтобы больше не бредить. Я хочу рассмеяться, Увидев новый восход. Отпусти меня, боль, отпусти.

Уйди от контроля На смерть Луцека

Дай мне небо в алмазах, Это твой шанс. Закати луну, как монету, за горы. Я готов утонуть в глубине твоих глаз. Я давно уж готов сжечь этот город. Припев: Уйди от контроля – это мой призыв. Уйти от контроля в концентрацию воли. Уйти от контроля – 14 букв. Уйти от контроля. Уйти от контроля. Меж двумя шагами роковая черта, А разгадку финала знает только асфальт. Между жизнью и смертью стоит высота. Баланс – это чушь, Если важен финал. Припев. Страх ощущенья – это путь вбок. Мораль, как расстрел, Как анафема, взгляд. Я хочу услышать, как поет Бог, Но почему-то слышу только вой собак. Припев. Где небо в алмазах, Где течет река, Где луна закатилась, Как монета, за горы, Не стреножены кони, Меч ласкает рука. Мы готовы войти и Сжечь этот город. 1994 г. Ялта.

«46 весен и 37 лун…»

46 весен и 37 лун Он глотал стихи И точил колун. Он умел резать Из огня цветы, Засыпая в траве, Не страшась наготы, Отвечая по полной За все и за вся. Все равно он помер — По-ве-сил-ся! Все равно он сгинул — Утонул в воде, Поищи, попробуй, Его нет нигде. Хоть заключи письмо За сургуч-печать, Все равно не поможет — плачь – не плачь. Отойди на шаг, Погляди в глазок. В перекрестке прицела — Томатный сок. И не страшно женщин, И не жаль тайги. Больше крыть уж нечем — Жги – не жги. Так мели, Емеля, Языком-метлой, Хоть твоя неделя, Не найдешь покой. Не найдешь ответа, Не дождешься сна, Просто это – край света, А за ним – ни хрена. Уходи, оглохни, Провались в дыру. Видишь – в шапке блохи Скачут по нутру. За плечом – плечо, В пузыре – моча, Трахни по башке Егора Кузьмича.

Убей, убей, убей, убей

Убей, убей, убей, Убей, убей, убей, убей, Убей меня, убей, убей. Белый петух забрался в просо. Белый петух не спит, не спит. Убей, убей, убей меня. Белый петух не спит, Спрячься в траве, Упади в листву, За взглядом узнай Прищур, пригляд. По Фаренгейту 638, По Гринвичу ровно 35. Убей, убей, убей меня. Убей, убей, убей. Где-то плавают рыбы, В чем-то бегают звери. Я дал 8 за 100, Что я не в прогаре, Или в угаре Или на сваре, Или за то, что Мой фант не в игре. Убей, убей, убей меня. Убей, убей, убей. Как быстро все кончилось, Кончина свершилась, Вновь все вопросы Остались открытыми, Однако, что самое Странное, сраное, Опять ничего, ничего не случилось. Убей, убей, убей, убей меня, убей.

Без названия стих

У Пети был брат Коля, Коля учился в школе. А Петя нигде не учился — Петя был просто герой. Коля пыхтел на уроках. А Петя торчал на тусовках, А также торчал он плотно На Роке, цветах и траве. И как-то на самом рассвете На свете не стало Пети. И фаны на всем белом свете Сказали: «Петя – наш Бог. Петян, мы тебя не забудем, Под Петю косить мы будем, И наши слова про Петю Напишем на каждом углу». А Коля стал в средней школе Не Колей, а братом героя, И все говорили: «Коля, Расскажь нам про брата Петра». А Коля дружился с Витей, И все говорили: «Смотрите, Это ведь тот самый Витя, Друг брата героя Петра». Просили, давай, расскажите, Поведайте. Коля и Витя, Каким он был, брат друга Вити, О чем и по ком он страдал? А Коля сначала стеснялся, Витян поначалу терялся, Но, видя вокруг уваженье. Они начинали гнать. И девочки нервно рыдали. Их парни, кряхтя, обнимали, И шла папироска по кругу, И лился сушняк и портвейн. И больно рыдали аккорды. И кулаки барабанили морды, И вновь возвращалися мысли К тому, что Петя – наш Бог. Наверное, так и надо. Наверное, в этом правда. Конечно же, надо верить. Кто спорит, что нужно любить? Я совсем не хотел смеяться, Но никому не дознаться, Ни Коле, ни Оле, ни Вите, Каким он все-таки был. И если вам скажут: «Я знаю. Мы вместе росли и бухали, Мы вместе и рядом страдали». Не верьте им, гонят они!

Король проспекта

Я – король проспекта, Я стою здесь давно. Я промок и продрог, Но мне все равно. Я купил в переходе У бабульки цветы. Меня два раза вязали ОМОН и менты. Припев: Я доеду, Люся. Люся, я доеду. Дождись меня, Люся, спать не ложись. Я приеду, Люся, Люся, Люся, я приеду. Только в тачки не содят, хоть удавись. Два червонца, Алтуфьевка, Братан, очень надо. Выручи, друг, ведь закрылось метро. Да не пьяный я, просто гуляла бригада, Отмечали «квартальную» и Рождество. Припев: Я доеду, Люся, Люся, я доеду. Дождись меня, Люся, спать не ложись. Я приеду, Люся, Люся, Люся, я приеду. Только в тачки гады не содят, хоть удавись. Довезите, братцы, Денег мало – так что же. Да не грязный я, что ты, Отряхнуться могу. Но пацан из «девятки» Хрясь мне по роже, Шарах в поддыхалку, И я опять на снегу. Хрясь, хрясь по роже. Грязь, грязь на коже. Хрясь, хрясь, и рожей в грязь. Хрясь, хрясь по роже. Грязь, грязь на коже. Хрясь, хрясь, и рожей в грязь. Я лежу на спине, Надо мной фонари. А на них снегири, А в глазах – упыри, Я в противном снегу. Как Папанин потерян. Где моя азбука Морзе? Ребята, где берег? Люся, Люся, Люся, Дождись моряка. Я – король проспекта, Я беспечен и весел. Я, как летчик Мересьев, Гребу локтями снег. Я прорыл траншею, В нее положат рельсы, По ним поедет трамвай, В нем будет 100 человек.

Янки Додсон

Он всегда косолапил, когда ходил, И как-то странно поводил плечом. У него было невнятное лицо, С таким лицом хорошо быть палачом. Лицо его было как сморщенное яблоко, Забытое червями в первом снегу. И сколько не силюсь, но цвет его глаз Я почему-то вспомнить никак не могу. Лет 15 назад у него был плащ, Такой, из болоньи, рублей за 30. Их продавали на каждом углу. И у него был портфель крокодиловой кожи, Их слали за водку нам прибалтийцы. Но кожа была 100 %-ный кожзам. Что он носил в этом портфеле, Не знал никто, и не ведал он сам. …Явно портфель был пустой, Без вопросов, наверняка. Я вспомнил, как я прозвал его — «Янки Додсон», я звал его «Янки Додсон». Каждое утро на втором этаже Я всегда пил кофе и смотрел во двор. Он проходил в своем сером плаще, Слегка озираясь, как опытный вор. И когда он скрывался За кустами, вдоль тропки — А кустов во дворе у нас было много — Я всегда говорил себе: «Янки Додсон, я знаю, Чем кончится эта дорога». …Я всегда называл его именно так — «Янки Додсон», я звал его «Янки Додсон» А когда вечерело, И мы с друзьями пили вино Или пели песни, Он всегда проходил мимо нас В плаще нараспашку, Суров, но весел. Походка его не была очень твердой, Но он крепко держал свой портфель под мышкой. Мы кричали ему: «Выпей с нами, Додсон». А он отвечал: «Пошли вы на хуй, мальчишки!» …Именно за это я и прозвал его — «Янки Додсон».

Канарейки, 9-й калибр и тромбон

Эй, налей-ка мне 200 грамм отпускного, Нахлобучь, вместо шляпы, На макушку тромбон. Я раздал все долги под честное слово И плюнул луной в пропитой небосклон. Припев: Кто скажет про мою девчонку. Что она совсем некрасива, Кто скажет про мои штиблеты, Что они совсем несвежи, Но зато я надраил все улицы В этом городе Беспощадным блеском Моей бессмертной души. Эй, налей-ка мне 200 грамм наудачу, Да еще приплюсуй к ним 9-й калибр. Побрей мне башку вместо меди на сдачу, И я сожгу все старые письма, А пепел брошу в сортир. Припев Эй, налей-ка мне 200 грамм на веселье, И когда я отсюда рвану по прямой. Раздав все долги, посадив канареек В прореху кармана, чтобы греть их рукой. Припев Эй, налей-ка мне 200 грамм на дорогу, И хотя все дороги протерты до дыр, Я врежу по звездам своим тромбоном И заряжу канареек в 9-й калибр.