Моя чужая новая жизнь

Не то, чтобы я была таким уж белоснежным ангелом. На заре, так сказать юности, будучи ещё бедной студенткой, я тоже вытворила кое-что. Девчонки, с которыми я делила комнату, попались нормальные все, кроме одной. Девица сразу отказалась скидываться на еду и прочее. И все бы ничего, но хитрая тварюшка тырила у нас всё: от заныканных шоколадок до картошки. На все попытки уличить, невинно хлопая глазками, клялась и божилась, что не знала куда исчез очередной йогурт из холодильника. Девчонки злились, ругались, но потом махнули на неё рукой, но не я. Обнаружив, что воровка добралась даже до моего шампуня, в один далеко не прекрасный для неё день, не поленилась подменить содержимое бальзама для волос на ядреный крем-депилятор. Тем же вечером мы наслаждались дикими криками из ванной. После этого, с сильно прореженной шевелюрой, девица долго жаловалась на нас комендантше и в конце концов как-то уговорила ту переселить её. Но, конечно, это не сравнимо с тем, что я собиралась сделать сейчас. Я положила банку в предварительно вырытую ямку и присыпала землёй. Пусть пока побудет здесь.

Уже почти прошёл июль. Только два месяца войны, а уже разрушено столько городов, убиты сотни наших солдат. Немцы взяли Минск, Брест, Белосток. Половина Белоруссии, Украины, Латвия в оккупации. Такими темпами штурмовики скоро дойдут до Смоленска, а там пойдут дальше на Москву. Я понимала, что если всё же решусь притравить несколько человек, это по-большому счёту не сыграет никакого значения в прописанной истории. Но я же русская, как я могу не попытаться остановить врага? Мои деды сейчас где-то воюют, а я ещё думаю стоит ли травить арийских ублюдков? Сегодня Винтер увёл своих орлов ликвидировать отряд несдающихся красноармейцев, которые засели на разрушенной фабрике где-то на окраине Могилева. Меня, ясен хер, туда не приглашали и слава Богу. Я наслаждалась относительным в кои-то веки спокойствием. Мы разбили штаб, как всегда, в каком-то селе. Сбежать я даже и не пыталась — впереди открытая линия фронта, с нами размещалась ещё танковая дивизия и высшая лига. По-прежнему не шарю в их званиях, но гауптман Файгль точно сидел в главном штабе. Так что соваться мне было пока что некуда. Вот когда немчики начнут биться в судорогах после моего угощения, тогда можно будет сымитировать отравление и податься в их больничку, которая естественно расположена в тылу. Оттуда я уже и сбегу, разживусь каким-нибудь платьем или даже халатом, в любом случае будет в разы проще провернуть побег.

На этот раз немецкие бойцы понесли потери — с задания вернулись не все. Погиб молоденький парень Шмидт. Фрейтер тяжело ранен и отправлен в госпиталь. Кох вернулся, как всегда, в приподнятом настроении, подталкивая упирающегося телёнка:

— Пойдем, гуляш! Эй, парни, сегодня у нас будет шикарный обед.

Ну о чём бы ещё мог думать толстощёкий повар, как не о жрачке? Вильгельм какой-то нервный, издёрганный заперся в штабе с Файглем. А я напряжённо смотрела на подъехавшие машины. На этот раз немцы вернулись не одни — пятеро красноармейцев были доставлены под конвоем на допрос в штаб. До этого мне как-то ещё не приходилось сталкиваться с пленными русскими. Меня же держали пока в стороне от боёв, так что я видела только относительно благополучных жителей деревень. Слышала, конечно, что молодых девчонок угоняют на работы в Германию, но этим занимались точно не штурмовики. Я машинально чистила картошку для супа, не переставая следить за дверями штаба. Наконец, наших парней вывели. Избитыми они не выглядели, но что с ними будет дальше? Ребята, казалось, не ждали милости от врагов, тихо переговаривались:

— Командир, мы ничего им не сказали.

Молодой светловолосый мужчина, покосившись на немцев, ответил:

— Ребята, скорее всего, это был наш последний бой.

— Молчать, большевистские свиньи! — рявкнул проходивший Шнайдер.

Вот идиот, можно подумать, они поняли, что ты им гаркнул по-немецки. Но ребята, конечно, поняли не по смыслу, по тону, притихли. Я чувствовала себя такой же преступницей, как эти арийские гадины, но что я могла сделать? Возможно, если бы ребятам удалось каким-то чудом продержаться, пока я проверну массовою травлю, то можно было бы что-нибудь придумать.

Смотрю, вышел Винтер, и за что-то сцепился с младшеньким. До меня долетело только ожесточенно-яростное:

— Я забыл отдать вам честь, лейтенант?

— Ты никогда не идёшь в добровольцы, мне стыдно за тебя!

— В семье хватит и одного героя…

— Здесь я не твой брат, я твой командир, я и так защищал тебя от отца…

— А я тебя об этом не просил.

Ну точно великая проблема — отцы и дети. Наш ботан-тюфяк явно позор семьи. Брат-то, может, по-своему и любит его, но, скорее всего, в глубине души согласен с родителем, что младшенький страдает дурью вместо того, чтобы вести себя как мужик. И отец, небось, высокомерный сухарь. На сына, наверное, по большому счёту похер, главное — честь семьи. Снова царапнул глухой отголосок знакомой боли. Нет, я не буду равнять себя с этим пришибленным ботаном. Ну неужели, если Фридхельм действительно такой уж пацифист, ему не хватило мозгов как-то откосить от армии? Понятное дело, они солдаты и исполняют приказы, но думать своей головушкой хоть иногда можно? Это только начало войны, совсем не то время, когда гребли всех подряд. И Вильгельм, чтобы дослужиться до лейтенанта, уже явно успел отличиться где-нибудь в Польше или Африке. Так что никого не буду жалеть, враги они как есть.

Вильгельм подошёл к комиссару и молча протянул ему свой портсигар. Я бросила недочищенную картошку, не в силах не смотреть. Я не видела лица Винтера, но красноармеец как-то понимающе усмехнулся, прикурил и, не говоря ничего своим, послушно последовал за ним. Куда он его повёл? Опять допрашивать? Пытать? Парни тихо перешёптывались:

— Пропал наш командир, расстреляет его этот фашист поганый.

— Да и нам скорее всего не жить…

— Лучше смерть, чем плен…

Я подняла глаза и столкнулась взглядом с Фридхельмом. Он стоял напротив и тоже напряжённо следил, куда брат повёл пленного. Мы молча смотрели друг на друга с каким-то общим пониманием происходящего. Я не заморачивалась, выдавали ли глаза сейчас мое истинное отношение к этим зверюгам. В его же глазах тягуче плескалась тоскливая боль. Не знаю уж за кого он так переживал — за приговорённых к расстрелу русских или из-за того, что его брат сейчас вытворял по сути хладнокровное убийство, расстреливая беззащитного пленного. Мы оба словно услышали выстрел, хотя, конечно, в реальности нас окружали совсем другие звуки. Парни обсуждали свою вылазку, жалели Шмидта и Фрейтера, крыли почём зря упрямых русских.

Фридхельм шагнул мне навстречу, но я только отрицательно качнула головой. Нет, не подходи! Мне и так тяжело решиться на то, что я задумала, а сейчас как раз подходящий настрой. Никого не буду жалеть, даже если они и не такие звери, как хрестоматийные гестаповцы и всего лишь исполняют приказ. Не буду! Почему никому из, вроде как, безответных солдат ни разу не пришло в голову, что они творили что-то не то? Неужели в такой маленькой стране не могли поднять государственный переворот, мол нечего нас втягивать в очередную войну? Всё правильно — когда пришли за евреями, все молчали. Когда пришли за теми, кто всё-таки был против, опять же все молчали. Когда их отправили в Союз, наобещав всяческих благ, не то, что молчали, радостно поскакали за халявой. Так что я избавлю мир хотя бы от нескольких гадов, которые ещё наворотят дел, если останутся жить.

Посмотрев ещё раз на пленных красноармейцев, я тенью проскользнула в сарай и торопливо разрыла свою нычку. Жестяная банка неприятно холодила руки, ложась в ладонь свинцовой тяжестью. Пора вспомнить, кто я есть — вон, даже пионеры не боялись вытворять диверсии и бороться с врагом. Я достала из сена также заранее припрятанную бутыль самогона. Осторожно с помощью прутика высыпала стрихнин в бутылку, наблюдая, как крошечные белые пылинки кружились в мутноватой жидкости, постепенно растворяясь. Наверное прежняя я тоже вот так растворюсь в этой жизни. Вопрос лишь кем я стану?

1

Глава 4. Война не делает никого лучше...

Вильгельм

Принято считать, что войне присущи лишь мрачные краски, но это не так. Русское небо было раскрашено создателем в самые красивые и нежные тона. Нас встретили бескрайние пшеничные поля. Широкие просторы словно кричали о том, насколько прекрасной станет эта страна в умелых руках нашего фюрера.

На восточный фронт я пришёл в звании лейтенанта. У меня теперь в подчинении штурмовая пехота. Парни, правда, все новобранцы, но это не мешало им сражаться как надо. Мы уже довольно далеко продвинулись от границы, с лёгкостью одерживая победы, и надеюсь, я получу приказ идти дальше, на Москву. Будет интересно посмотреть на знаменитую столицу этих русских дикарей. Говорят, у них на главной площади находится саркофаг с мумией бывшего вождя большевиков. Дикость какая-то, но русским это свойственно. Не сказал бы что действительно поддерживаю пропаганду расовых различий, но что-то в этом есть. Хотя, возможно, русские просто погрязли в неправильных убеждениях, распространяемых большевиками. Но пока что они враги, угроза для моей страны. К слову о расовых предрассудках. Если быть уж совсем честным, я втайне не одобряю притеснение евреев. Один из моих лучших друзей, с кем я вырос, Виктор Гольдштейн — еврей. Я немного тревожился, оставляя друга детства в уже враждебном для его нации Берлине. Искренне надеюсь, что к тому времени, когда мы победим Союз, все эти недоразумения, вроде ношения жёлтых повязок со звездой, как-то разрешатся. Прошёл всего месяц, как мы с братом ушли на фронт, и кажется таким далёким всё то, что я оставил в прежней жизни. Последнее яркое воспоминание — это слезы в глазах мамы, её тихая просьба позаботиться о Фридхельме. Это беда всех матерей — волноваться за своих детей. Но я уверен, что через несколько месяцев мы вернёмся домой победителями и на Рождество будем беззаботно веселиться в маленьком баре на Розенштрассе. Грета к тому времени прославится, как её кумир Марлен Дитрих, Виктор, возможно, станет во главе семейного ателье. А Чарли… Мы вместе вернёмся с фронта. Она сейчас где-то неподалёку выхаживала раненых в госпитале, и я чувствовал, как нежность и гордость за нее согревало моё сердце. Возможно, я должен был сказать ей о своих чувствах, но перед отъездом на фронт, пожалуй, не самое удачное время строить планы на будущее и признаваться в любви. У нас ещё впереди целая куча времени, мы молоды, и вся жизнь перед нами. — Я доволен вашими солдатами, лейтенант Винтер. Если все так же будут приносить победы для нашего фюрера, мы выиграем эту войну за несколько месяцев.

Что ж не скрою, получить похвалу от гауптмана было весьма лестно. Я старался поддерживать в своей роте боевой дух, и парни действительно были слаженной командой. Шли в бой, ведомые азартом принести славу нашей великой стране. Я гордился ими всеми. Кроме своего брата. Фридхельм не хотел этой войны и не скрывал своего отношения. То, что я считал мальчишеской блажью дома — его увлечение книгами, мечтательность — здесь стало проблемой. Честно говоря, я надеялся, что армия поможет ему как-то определиться в жизни, закалить характер, но похоже, я ошибался. Фридхельм не желал выбираться из мира своих фантазий и убеждений, чуть ли не с ужасом смотрел на меня каждый раз, когда я отбирал добровольцев на задания. Он не понимает, что в армии дисциплина и боевой дух намного важнее, чем все собрание сочинений Шопенгауэра. Отец бы окончательно отказался от него, если бы слышал даже малую долю высказываний моего непутёвого братца. Мне оставалось только набраться терпения — я при любых обстоятельствах буду до конца защищать его. Однако было бы лучше для нас обоих, если он побыстрее станет полноценным штурмовиком, на которого можно положиться.