Моя чужая новая жизнь
Шрифт:
«Да что с ней не так, ничему жизнь что ли не учит?» — раздражённо думала я, углядев знакомую брюнетистую башку и подавляя желание схватить деваху за косищу и притащить домой.
Думает, что все такие добрые как я? Тот же Шнайдер нашёл бы как воспользоваться ситуацией, а такой как Кребс вообще мог преспокойно расстрелять на месте. Я быстро осмотрелась — параллельно со мной в казарму топали Кох и Каспер. Формально девица пока что не сделала за калитку ни шага, так что попробую всё разрулить.
— А ну назад! — прошипела я, надеясь, что её всё-таки не заметили. — Ты что опять творишь?
Олеся пробормотала: «Да откуда ж вы гады взялись», — и быстро вернула лицу должное выражение, и невинно хлопала глазками.
— Давай, топай в дом, — с напускной строгостью повторяла я, и тут на нас ожидаемо наткнулась гоп-компания. Я зависла, придумывая как ещё можно прикрыть не в меру активную подпольщицу, но барышня неожиданно перехватила инициативу. Протянув руки через частокол изгороди, она мягко сжала мои пальцы и с интонацией призванной, видимо, соблазнить на телесные развлечения тихо заговорила:
— Я же вышла, надеясь тебя увидеть, миленький…
Всё понятно, готова пойти на всё, пытаясь сохранить свою жизнь. Как и я, не брезгуя сомнительной моралью. Осуждать не буду, только что мне делать с её горячей благодарностью. Олеся продолжала мягко нашёптывать, выразительно подкрепляя кивками в сторону сарая:
— Пойдём, я же вижу, что понравилась тебе… Я сделаю тебе хорошо…
«Ох, сомневаюсь милая», — хмыкнула я про себя, пытаясь расцепить её руки и с достоинством выйти из такой ситуёвины.
— Эй, Карл, лови свой шанс, — добродушно прикрикнул Кох, углядев этот недофлирт.
— Вот-вот, а то Шнайдер опередит, пока будешь раздумывать, — поддержал его Каспер.
Блядь, если сейчас включу заднюю, прослыву не только девственником, возможно, гомиком, так ещё и импотентом. — Ну пошли.
Я с силой толкнула хлипкую калитку, рассчитывая пересидеть с девчонкой, развешивая ей по ушам какую-нибудь чушь, всё равно не поймёт, а там выйду как ни в чём ни бывало. И ей хорошо, небось и не рассчитывала на такой лёгкий исход. И вряд ли кому болтать будет, что стеснительный немец не стал её домогаться.
Я вошла в сарайчик со смутным опасением, что сейчас получу по башке чем-то тяжёлым. Но конечно же, она не сделает ничего подобного — ведь немцы прекрасно видели, куда я шла.
— Можешь не бояться, я не трону тебя, — устало сказала я, усаживаясь в мягкое сено. — Знала бы ты, подруга, в какой я заднице. Вам-то, может, повезёт, и мы через недельку отсюда свалим, а мне ещё с этими упырями, возможно, до самой Москвы мотаться.
Девушка уселась рядышком, не забывая ласково заглядывать мне в глаза. Говорила так нежно, правда совершенно другие по смыслу слова.
— Что ты там, гадёныш, заливаешь? Ни черта непонятно, как псина рычишь. Глазки-то печальные, что тяжко воевать? Может, мне ещё и пожалеть тебя?
Н-да вот что называется встретились два актёрских таланта.
— Вот на хера ты меня сюда затащила? Никто же от тебя не требовал тут передо мной ковриком стелиться, — я с трудом удерживалась чтобы себя не выдать, но скорее всего её реакция будет резко негативной.
— А ты ничего, славный, — Олеся плавным движением перетекла поближе, всем видом показывая, что уже можно начинать разврат. — Так и не скажешь, что кровожадное чудовище. Да только нет среди вас хороших, всех бы до единого перестрелять.
Я знала, что просто так ничего в жизни не бывает, в благотворительность с детства верила слабо и не удивилась такому отношению к немецкому солдату. Какого ж тогда чёрта она собиралась трахнуть меня на этом сеновале? Я слегка отодвинулась, посмотрев на эту горе-соблазнительнцу отнюдь не пылавшим от страсти взглядом: — Да успокойся ты, не собираюсь я с тобой тут кувыркаться. Посидим ещё минут десять и разбежимся.
— Что ж ты робкий такой? — наседала девица и прежде, чем я успела радикально повлиять на ситуацию, она толкнула меня назад и неумело прижалась губами к моим.
Мать
твою! Я конечно много чего делала здесь для того, чтобы удержаться в личине парня, но до половых извращений пока что не доходило. А тут блин то мальчик-гей домогался, теперь вот этот недопоцелуй. В гробу я видела такую богатую личную жизнь.— Да слезь же ты с меня, — пыталась я увернуться.
— Ты, я вижу, и с женщиной ни разу не был, наверняка даже не целовался, — пробормотала растлительница, продолжая вжимать меня в сено.
В яблочко, детка. Но это не значит, что я не умею целоваться. Когда-то играя в правду или действие мне выпало поцеловать сидящую рядом подругу. Раз уж делать, так не тыкаясь губёшками и заливаясь краской ах-я-ни-такая, а делать на совесть. Вспоминая тот поцелуй Катька ещё не одну неделю как-то странно на меня посматривала и осторожно интересовалась, точно ли меня не тянет к девушкам. Вот и сейчас я решила если поцелую эту дурёху, ей хватит убедиться, что я на крючке, и можно дальше проворачивать фокусы с лесными вылазками. Ну, короче, поцеловала я её, скажем так, на совесть. По крайней мере, моему последнему бывшему хватало от такого поцелуя немедленно возжелать более развратного продолжения.
Олеська, ошалев от таких страстей, вошла в раж, оглаживая мои плечи и спускаясь ниже.
— Всё, хорошего понемножку, — я пыталась перехватить её ручонки. — Слышишь, хватит. Тебе разве не надо блюсти девственность до свадьбы?
Она упрямо потянулась к моим губам:
— Нет уж, гадёныш, по-моему будет.
Да что за хрень-то происходит? Она же сейчас…
— Отвали, — промычала я, чувствуя, как её ладонь скользила вот прям куда не стоит.
Сейчас обнаружит, что там не то что положенной реакции нет, а и того, чем реагировать. Она испуганно вскрикнула, шарахаясь в сторону. Я со всей дури саданула кулаком по сену, слушая предсказуемый вопль:
— Так ты девка!
Глава 8Безответно любить - это pain...
Фридхельм
…мама, у меня всё хорошо. Мы уверенно идём к победе. Союз просто огромен, так что возможно потребуется больше времени, чтобы…
Нет, я не смогу отправить матери подобную чушь. Знаю, она ждёт письма именно от меня, волнуется чуть больше чем за брата. Ну ещё бы — ведь Вильгельм у нас вояка со стажем, не то что я. Желторотый птенец по мнению мамы. Но писать беспечно-ободряющую ложь я просто не в состоянии. Это братец может, не моргнув глазом, нацарапать письмецо пусть и скупое, но главное — сулящее твёрдую уверенность, что у нас всё хорошо.
Странно, по радио постоянно крутят заверения, что наши победы множатся, что фюрер гордится каждым солдатом, сражающимся за великий Рейх. Но мне война пока что несёт поражения одно за другим.
Начать с того, что я вообще не хотел участвовать в подобном. Но уклониться от призыва — значит заклеймить себя трусом и предателем. Знаю, что за такие мысли мне светит концлагерь или вообще расстрел, но не думать об этом я не могу. Там, в Берлине тысячи людей: молодые парни и девушки, мои ровесники — свято верят, что наш фюрер укрепляет страну, защищает её от вторжения коварных врагов. Может, так и было сначала, но здесь, на территории Союза, мы не выглядим освободителями, этакими рыцарями в железных доспехах. Мы захватчики, мы пришли на чужую землю. Как можно на это закрывать глаза, я не понимаю. Мы сражаемся не с драконами и чудовищами, а с людьми, в том числе и ни в чём не повинным гражданским населением. Я смотрю на остальных — они не понимают, что жестокость порождает ответную жестокость. Русские ещё покажут себя. Нам не простят разрушенных городов, сотни загубленных жизней, убитых детей. Но всем нравится рядиться в личины героев.