Моя идеальная

— Иди. Не сопротивляйся. Впусти в себя.

Я не успеваю даже подумать над его странными словами, как налетает обжигающий ветер, а тьма сгущается. Меня затягивает в водоворот. Хватаю губами воздух, но рот забивает чем-то вязким. Я давлюсь и кашляю. Зажмуриваю глаза и просто отдаюсь этому вихрю. Я впускаю его внутрь. И я понимаю.

Я разом понимаю всё. Абсолютно всё. Я вижу прошлое. Я знаю будущее. Я смотрю на мир откуда-то сверху. Я могу рассмотреть каждого человека в нашем мире. Я знаю, что он чувствует и чем живёт.

Это странно. Как в фильмах или эзотерических книгах и передачах.

Я вдруг сознаю, что мне разом стали доступны все знания мира, но мне этого не надо. Сейчас меня волнует один единственный человек, поэтому я отрекаюсь от всего лишнего, сосредоточиваясь на любимом.

Опускаю веки и просто дышу. Не знаю, что происходит кругом в этот момент, но внезапно я теряю все знания, полученные секунды назад, и ощущаю под ногами твёрдую почву, а сердце пронзает такой болью, что я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать от неё.

Открываю глаза и вижу Тёму, стоящего на краю обрыва. Без сомнений цепляю его руку и прошу не делать этого.

Я говорю странные вещи, смысл которых мне не понятен. Я творю то, чему не могу найти объяснения. Я просто делаю то, что должна, чтобы не дать самому дорогу человеку на свете совершить роковую ошибку.

Я делаю это снова, когда вижу его в спальне с пистолетом в руках.

Я не знаю, где нахожусь, но уверенно указываю направление, в котором надо искать.

Всё остальное время я будто в каком-то ледяном беспросветном вакууме. Мне постоянно холодно.

Понимаю же, что ещё немного, и я просто замёрзну, оставшись здесь навсегда.

Поднимаюсь на ослабевших ногах и иду вперёд. Бегу в густом мраке, пока не вижу свет. С разбегу ныряю в него.

Никаких страхов или сомнений. Я нужна любимому человеку, и я вернусь к нему, чего бы мне это ни стоило.

Выплывать из темноты чертовски сложно, но я упорно продолжаю подниматься вверх, пока глаза не режет яркой вспышкой света. В уши пробивается прерывистый писк, вызывая болезненную пульсацию в гудящей голове. Белый свет слепит привыкшие к долгой тьме глаза.

Опускаю веки и обвожу шершавым языком пересохшие и потрескавшиеся губы. Шевелю слабыми пальцами и тяжело выдыхаю от облегчения, когда мне это удаётся.

Ноги тоже послушно следуют командам мозга. Пусть и через боль, но мне удаётся приподняться.

Вынуждаю себя открыть воспалённые глаза и морщусь от ослепляющего света. Гул в голове усиливается, а болезненные ощущения нарастают. Сжимаю зубы и опускаю вниз голову, изучая белоснежное покрывало и светлый пол. На лампы всё ещё не смотрю, но кошу взгляд в сторону адского агрегата, издающего этот убийственный писк.

Щурясь и стискивая челюсти, смотрю на монитор, показывающий неровную линию ударов моего сердца.

Больница...

Но как я здесь оказалась? Нет, я, конечно, помню всё, что произошло в лесу и людей, которые спасли мне жизнь, но все события смешались в какое-то непонятное месиво, и мне не удаётся синхронизировать их по времени и понять, что было реальностью, а что сном.

Я чётко помню Артёма, сидящего на постели с моим "подарком" в руках. Я помню обрыв и наш странный разговор. Но было ли это всё настоящим?

Картинка смазывается, а боль в ноге становится мучительно сильной. Со стоном падаю на мягкую подушку и рвано хватаю пропитанный лекарствами кислород.

Как давно я здесь? Что это за больница? Где Артём? Знает ли он, где я нахожусь? Что случилось с Должанским?

Миллионы вопросов, которые разрывают мой мозг. Сознание уплывает. Я опять проваливаюсь в темноту. Вот только она больше не ледяная, а тёплая и исцеляющая. Необходимая...

— Нет... не приходила... показатели... знаю... — долетают до окутанного сонным мороком сознания отдельные слова, сказанные мужским голосом.

Вынуждаю себя поднять налитые свинцом веки и сразу же цепляюсь расплывчатым взглядом за смазанную мужскую фигуру. Белые волосы. Знакомый до боли силуэт.

Сердце мгновенно ускоряет ритм, причиняя боль треснувшим рёбрам. Дыхание срывается, а писк аппаратуры наращивает темп и интенсивность, выдавая мой внутренний страх и хаос.

— Артём. — шевелю непослушными губами, но не издаю ни единого звука.

Пересохшее горло дерёт, когда делаю попытку прочистить его и вырвать из себя хоть что-то.

Парень поворачивается на издаваемые мной звуки, и я понимаю, что с ним что-то не так. Это критические неправильно. Это аморально неверно. Даже сквозь туман различаю, что его волосы стали короче.

Он подстригся? Но когда? Зачем? За те два с лишним года, что я его знаю, он никогда не стригся коротко.

Сколько я здесь? Как долго провалялась в бессознанке? Что, блядь, происходит?

Меня начинает колотить, когда он подходит ближе, нависая над кроватью, но упорно молчит.

Почему? Почему Артём ничего не говорит? Почему не прикасается?

Мне холодно. Господи, мне так ужасно холодно. Мне необходимо его тепло, но он только смотрит.

С силой сжимаю веки, не обращая внимания на боль, вызванную этим действием. Прокашливаюсь и открываю глаза. Несколько раз промаргиваюсь в попытке сфокусировать зрение, но выходит слабо.

— Тёма?.. — шелещу сипло и едва слышно.

Он напрягается, излучая какую-то странную, непонятную мне ауру.

Что с его лицом? Оно другое. Знакомые черты, но всё же отличающиеся. Что не так? Он будто моложе стал. Разве такое возможно? Если я была в коме достаточно долгое время, то он должен был стать старше, а не наоборот. Блядь... Что за херня? Я ничего не понимаю. Совсем.

— Артём. — шепчу уже твёрже, но с нарастающей неуверенностью.

Он всматривается в моё лицо, и в бирюзовых глазах читается удивление. Наклоняется ниже и высекает отрывисто:

— Артём? Артём Северов? Ты говоришь о нём?

Что он несёт? Что за бред? Почему Тёма говорит о себе в третьем лице?

Голова идёт кругом, а дыхание замирает. Кровь стынет в венах, когда выбиваю дрожащими интонациями:

— Почему ты, — закашливаюсь от першения в горле, — так говоришь, Тём?

Из глаз слёзы брызгают, но я даже не понимаю этого. Всё путается и переплетается. Я теряюсь. Мне внезапно становится жутко страшно и ещё холоднее, нежели раньше.