Моя купель

Из башни головного танка вырвался сноп огня. Вдоль опушки просвистел снаряд, и после этого донесся сухой, отрывистый звук выстрела. Затем башня заискрилась пулеметными очередями, и в ветках деревьев защелкали разрывные пули.

Сержант дернул Петю за рукав:

— Ложись вот сюда, за лафет, — а сам присел на корточки рядом с Петей. — Издалека, сволочь, бьет, неприцельно! Но какая-нибудь дура к тебе подвернет, вот и будет тебе день рождения... Так что лежи пока. Это пушка самого командира, личная, так сказать. Я при ней наводчиком числюсь.

Петя прилег между станин и, найдя узкое окошко под кромкой щита, устремил взгляд туда, на побуревший косогор. Теперь уже стало видно, как поблескивали зубцы гусениц. Их освещали лучи солнца, поднявшегося над родным селом.

— Сюда идут, наводи, — подал Петя свой голос, который почему-то в этот момент сорвался и пропищал совсем по-мальчишечьи.

— Погоди, наша пушка резервная, спешить нельзя, — сказал сержант, приседая еще ниже.

«Сколько же можно годить?» — встревожился Петя, наблюдая за танками. Приближались они с возрастающей скоростью. На какое-то мгновение Пете показалось, что не танки идут к опушке леса, а сама опушка двинулась к ним навстречу. Гусеницы тянут ее под себя. И чуть было снова не закричал: «Стреляйте!»

Но сержант, посмотрев в ту сторону, куда убежал командир, разъяснил:

— Сейчас он сам по переднему гвозданет, а остальные, как давеча, повернут обратно. Только давеча было три, а теперь пока восемь. После разведки, как всегда...

Что «как всегда» и чего надо было ждать сейчас, Петя не расслышал: танки увеличили скорость, и вся земля загудела так, что кричи не кричи — ничего не разберешь.

Наконец раздался выстрел из того орудия, что было спрятано на стрелке опушки. Петя даже подскочил, чтобы посмотреть, как задымится головной танк. Но задымился последний, а не головной.

— Ага, понятно! — как-то обрадованно крикнул сержант, прижимая Петю к лафету.

Чему обрадовался сержант и что он понял после этого выстрела, Петя, конечно, не мог догадаться. Между тем замысел командира дивизиона был смел и удивительно прост. Если бы он подбил головной танк, то следующие за ним могли развернуться и двинуться на орудие или уйти обратно, и тогда жди повторной атаки с какой-то другой стороны.

Прогремел еще один выстрел, затем — залп двух дальних орудий. Наводчики, поняв с первого выстрела замысел командира, били по хвосту танкового косяка. Наконец из башни и из-под борта головного танка брызнули искры. Тот, словно споткнувшись, повернулся боком, накренился. Остальные, следующие за ним уступами справа и слева, начали круто разворачиваться, подставляя бока. Этого момента и ждал весь дивизион. Задергался, запрыгал край неба, видимый Пете через овальный вырез щита. Заснеженный косогор вздыбился копнами снега и земли. Залп за залпом, выстрел за выстрелом сотрясали воздух, его упругие волны откидывали Петю от одной станины к другой. Он не находил, за что уцепиться, чтобы не потерять из поля зрения того, что происходит перед опушкой.

Задымились еще два танка, а тот, что шел впереди, совсем перевернулся на бок, и у него под брюхом в задней части заметались языки огня — воспламенился мотор!

— Горит! Горит!.. — закричал Петя.

— Вижу! — громко, в самое ухо, отозвался сержант, сунув в ствол орудия снаряд.

Тут же появился командир — в распахнутой шинели, но уже без автомата. На правом рукаве — большое темное пятно. Кисть руки спрятана в карман. «Ранен в руку, потому и бросил автомат», — догадался Петя, не зная, как и чем помочь командиру.

— Осколочным, — сказал он сержанту, улучив момент короткой паузы между выстрелами. — Осколочным по экипажам. — И к Пете: — А ты что смотришь? Подавай... — Следующее слово заглушил выстрел соседнего орудия, но Петя понял по движению толстых губ командира: снаряды!

Теперь он ничего не видел. Все внимание было сосредоточено на том, чтобы быстрее подать снаряд прямо в руки сержанта. Один, второй, третий. Затем он сам стал заряжать орудие. Замок открывается, вылетает пустая гильза, и вместо нее — новый снаряд. Быстро и без опоздания, за что сержант похлопал по плечу — дескать, хороший заряжающий подвернулся.

Сколько прошло времени — может, час, может, полчаса или всего лишь несколько считанных минут, но когда стихло, то Петя, взглянув на поле, увидел семь горящих танков.

— А где же восьмой?! — вдруг вырвалось у него с каким-то удивлением и даже упреком, будто в самом деле допустили оплошку или просчет, подбив семь, а не восемь танков.

— Восьмой увернулся, не успели, — виноватым голосом ответил ему командир, по-прежнему пряча руку в кармане. Через сукно проступала кровь. Он сидел на пне, задумчиво устремив свой взгляд куда-то вдаль.

— Вас прямо в руку, давайте перевяжем, — предложил Петя, пожалев, что не мог догадаться об этом раньше, когда командир спрятал руку в карман.

— Понимаешь, восьмой танк раньше других разгадал, что мы закрываем им выход, — продолжал тот объяснять все тем же виноватым голосом и так, будто тут были не танки врага, а всего-навсего заблудившиеся кабаны. — Мало осталось у нас в дивизионе настоящих истребителей танков. Там, перед Волгой, в заводском поселке, много потеряли. Эх, если бы те остались в строю!

— Давайте перевяжем руку, — повторил Петя.

А тот все продолжал, будто не слыша, к кому обращен этот тревожный голос:

— Ты беги сейчас к матери. Пока немцы не опомнились, успеешь проскочить. Скажи матери, пусть перебираются в Юдовку. Там и встретимся. Понял?

— Понял, — ответил Петя. — А рука...

— Кому сказано! Беги, иначе опоздаешь.

Петя отвел глаза в сторону. Нет, он не побежит домой, пока не поможет командиру перевязать руку, потому что другая у него, кажется, тоже больная. Командир без рук.

— Что случилось, комдив? — послышался басистый голос справа. Там стоял в белом полушубке низенький, плечистый человек с автоматом на груди.

— Все в порядке, комиссар, — ответил ему командир.

Комиссар подошел к Пете, подал руку и назвал себя:

— Капитан Филимонов, звать Борисом, замполит дивизиона.

— Здравствуйте! — ответил Петя и собрался было пояснить, что командир ранен в руку, но комиссар приложил палец к губам: дескать, вижу, но молчу, и ты молчи, не серди командира.

А тот в самом деле рассердился и уже закричал на Петю:

— Приказываю: бегом и не оглядываться!

В центре Юдовки стоял старый дом. Все окна были заколочены досками. Ступеньки крыльца давно ушли на дрова. Карниз тесовой крыши оброс мхом, стропила прогнили. Казалось, толкни плечом хоть один угол — и весь дом рухнет. Но он выстоял, когда здесь громыхали колонны танков и мотопехоты немецких войск, наступавших на восток в первый год войны, не рухнул и даже, кажется, чуть приподнялся, презрительно щуря забитые досками окна, когда мимо него мчались подгоняемые взрывами снарядов и бомб отступающие на запад завоеватели. Они отступили совсем недавно, всего лишь неделю назад, — в конце февраля 1943 года. И в тот же день из трубы старого дома завился дымок: вернулась хозяйка — Мария Петровна Краснова. Вернулась из леса с десятилетним мальчиком.