Моя летопись

Бевей вивей, авее вава Быва бева ты и ава.

А о Смерти еще находил прежние слова и говорил о ней нежно. Она приходила и просила под окном, чтобы брат ее Сон открыл ей двери. Она устала. «Я косила целый день…» [168]

Она хотела накормить голодных своих смертенышей…

Настоящая фамилия Сологуба была Тетерников, но, как мне рассказывали, в редакции, куда он отнес первые свои произведения, посоветовали ему придумать псевдоним.

168

«Я косила целый день…»— Цитата из стихотворения Сологуба «Тихая колыбельная» (1906). (прим. Ст. Н.).

— Неудобно музе увенчать лаврами голову Тетерникова.

Кто-то вступился, сказал, что знал почтенного полковника с такой фамилией и тот ничуть не огорчался.

— А почем вы знаете? Может быть, и полковнику приятнее было бы более поэтическое имя, только вот в армии нельзя служить под псевдонимом.

И тут же придумали Тетерникову псевдоним — Федор Сологуб. С одним «л», чтобы не путали с автором «Тарантаса» [169] . И мы знаем, что муза этот псевдоним почтила своим вниманием.

169

С. 197. …придумали Тетерникову псевдоним — Федор Сологуб. С одним «л», чтобы не путали с автором «Тарантаса». — Псевдоним «Сологуб» придуман в редакции журнала «Северный вестник». Автор «Тарантаса» — граф Соллогуб Владимир Александрович (1813–1882). (прим. Ст. Н.).

Венец славы своей нес Сологуб спокойно и как бы презрительно. С журналистами и интервьюерами обращался надменно.

Помню, как шли мы вместе по фойе театра и к нему подбежал какой-то газетный сотрудник и почтительно спрашивал его мнение о новой пьесе. Сологуб шел, не замедляя шага, не поворачивая головы, лениво цедя слова сквозь зубы, а журналист забегал, как собачонка, то справа, то слева, переспрашивал и не всегда получал ответ. Так мстил (вероятно бессознательно) Сологуб за измывательства над его первыми, лучшими и самыми вдохновенными вещами.

Сологуба считали колдуном и садистом. В своих стихах он и бичевал, и казнил, и колдовал. Черная сила играла в них.

Когда я в бурном море плавал [170] И мой корабль пошел ко дну, Я возопил: «Отец мой Дьявол, Спаси меня, ведь я тону!»

Признав отцом своим дьявола, он принял от него и все черное его наследство: злобную тоску, душевное одиночество, холод сердца, отвращение от земной радости и презрение к человеку. Как сон, вспоминались его грустные, нежные стихи:

170

«Когда я в бурном море плавал…»— Неточная цитата из стихотворения Сологуба (1902). (прим. Ст. Н.).

В поле не видно ни зги. Кто-то зовет: «Помоги!» Как помогу? Сам я и беден и мал, Сам я смертельно устал — Что я могу? Голос зовет в тишине: «Брат мой, приблизься ко мне, Легче вдвоем. Если не сможем идти, Вместе умрем на пути, Вместе умрем!»

Теперь пошла эротика, нагие флагелянты [171] , мертвые люди, живые мертвецы, колдовство, комплекс Эдипа [172] , воющие собаки, оборотни. Было:

Я верю в творящего Бога, В святые заветы небес…

Стало:

Собираю ночью травы [173] И варю из них отравы…

Что за человек Сологуб, понять было трудно. Его отношения ко мне я тоже не понимала. Казалось бы, совершенно безразличное. Но вот неожиданно узнаю, что мою пьесу «Царица Шамурамат» [174] (я тогда увлекалась Древним Востоком) он старался устроить в Театр Комиссаржевской.

171

С. 198. Флагелланты (лат.) — бичующиеся; религиозные аскеты-фанатики, проповедовавшие публичное самобичевание ради «искупления грехов»; это движение, возникнув в XIII в. среди городской бедноты Италии как протест против католической церкви, гнета феодалов и непрерывных войн, распространилось потом по всей Западной Европе; флагелланты жестоко преследовались как еретики и в XV в. постепенно исчезли. (прим. Ст. Н.).

172

Комплекс Эдипа(или Эдипов комплекс) — понятие психоанализа; согласно Фрейду, представляет собой результат вытеснения в бессознательное враждебных импульсов по отношению к отцу, возникающих в раннем детстве. (прим. Ст. Н.).

173

«Собираю ночью травы…»— Неточная цитата из стихотворения «Ты не бойся, что темно…» (1902). (прим. Ст. Н.).

174

…мою пьесу «Царица Шамурамат»… — Так Тэффи называет свою пьесу «Полдень Дзохары. Легенда Вавилона», вошедшую в книгу «Семь огней» (СПб.: Шиповник, 1910. С. 83—111), посвященную Сологубу. (прим. Ст. Н.).

Раз как-то пришел он ко мне с Георгием Чулковым. Я была в самой лютой неврастении. Чулков ничего не заметил, а Сологуб странно пристально присматривался ко мне и все приговаривал:

— Так-так. Так-так.

Вечером пришел снова и настаивал, чтобы я пошла с ним в ресторан обедать, и оттуда повел по набережной.

— Не надо вам домой торопиться. Дома будет хуже.

Была белая ночь, нервная и тоскливая, как раз бы Рыцарю Смерти поговорить о своей Даме. Но он был неестественно весел, болтал и шутил, и я поняла, что он жалеет меня и хочет развлечь. Потом выяснилось, что так это и было. Его мертвые глаза видели многое, живым глазам недоступное и ненужное.

Он ненавидел шаржи, карикатуры и пародии.

В каком-то журнале появилась пародия на него Сергея Городецкого под случайным псевдонимом. Сологуб почему-то решил, что сочинила ее я, и остро обиделся. Вечером у себя за ужином он подошел ко мне и сказал:

— Вы, кажется, огорчены, что я узнал про вашу проделку?

— Какую проделку?

— Да ваш пасквиль на меня.

— Я знаю, о чем вы говорите. Это не я сочинила. Все свои произведения, как бы плохи они ни были, я всегда подписываю своим именем.

Он отошел, но в конце ужина подошел снова.

— Вы не расстраивайтесь, — сказал он. — Мне все это совершенно безразлично.

— Вот это меня и расстраивает, — отвечала я. — Вы думаете, что я вас высмеяла, и говорите, что вам это безразлично. Вот именно это меня и расстраивает.

Он задумался и потом весь вечер был со мной необычайно ласков.

Несмотря на свою надменную мрачность, он иногда охотно втягивался в какую-нибудь забавную чепуху.

Как-то вспомнили школьную забаву:

— Почему говорят гимн-Азия, а не гимн-Африка? Почему чер-Нила, а не чер-Волги?

С этого и пошло. Решили писать роман по новому ладу. Начало было такое:

«На улицу вышел человек в синих панталонах».

По-новому писали так:

«На у-роже ты-шел лоб-столетие в ре-них хам-купонах».

Игра была из рук вон глупая, но страшно завлекательная, и многие из нашего писательского кружка охотно разделывали эту чепуху. И многие серьезные и даже мрачные, как и сам Сологуб, сначала недоуменно пожимали плечами, потом, словно нехотя, придумывали слова два-три, а там и пошло. Втягивались.

Как-то занялись мы с ним определением метафизического возраста общих знакомых. Установили, что у каждого человека, кроме его реального возраста, есть еще другой, вечный, метафизический. Например, старику-шлиссельбуржцу Морозову [175] мы сразу согласно определили восемнадцать лет.

— А мой метафизический возраст? — спросила я.

— Вы же сами знаете — тринадцать лет.

Я подумала» Вспомнила, как жила прошлым летом у друзей в имении. Вспомнила, как кучер принес с болота какой-то страшно длинный рогатый тростник и велел непременно показать его мне. Вспомнила, как двенадцатилетний мальчишка требовал, чтобы я пошла с ним за три версты смотреть на какой-то древесный нарост, под которым, видно, живет какой-то зверь, потому что даже шевелится. И я, конечно, пошла, и, конечно, ни нароста, ни зверя мы не нашли. Потом пастух принес с поля осиный мед и опять решил, что именно мне это будет интересно. Показывал на грязной ладони какую-то бурую слякоть. И каждый раз в таких случаях вся прислуга выбегала посмотреть, как я буду ахать и удивляться. И мне действительно все это было интересно.

175

С. 199… старику-шлиссельбуржцу Морозову… — Морозов Николай Александрович (1854–1946) — революционер-народник, крупный ученый, почетный академик АН СССР (1932), поэт, прозаик, мемуарист; в 1882 г. приговорен к вечной каторге, провел в заключении в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях более двадцати лет. (прим. Ст. Н.).