Моя незнакомая жизнь

Я смотрю на Игоря, словно впервые вижу.

– Ну, чего ты, Ань? Сама подумай: ведь они уже есть. Не мы вырывали их, а просто нашли. Я все устрою, деньги поделим. Твои родители зарабатывают не так много, а я вообще теперь должен сам о себе заботиться. На бабушкину пенсию не разгонишься, а мне надо доучиться, и институт лишним не будет, нам нужны будут деньги. Просто спокойно об этом подумай, без эмоций.

– Может, мерзавец повырывал их у людей из Ракитного! Может, как раз у бабы-Дориной матери!

– Откуда у крестьян, пусть даже евреев, золотые коронки? Нет, наверняка где-то в другом месте разжился. Давай лучше посмотрим на бумаги.

– Фотографии…

Со снимков на нас смотрит белокурая девочка лет трех. На одном она на руках у такой же белокурой женщины, на обратной стороне надпись: «Анне-Мари и Лизхен». Кто из них кто? Наверное, Лизхен все-таки девочка. Ишь, какой любящий отец! Как это могло уживаться в одном человеке – любил своего ребенка, хранил его фотографии, тосковал по нему – и был способен жечь чужих детей живьем, травить их собаками, вырывать у людей золотые коронки. Не понимаю.

– Смотри, его документы.

Посмотрим… Небольшая книжечка в коричневой обложке. Генрих-Отто Пренглер, Мюнхен, 1895 год, штурмбаннфюрер.

– Тут еще какие-то бумажки, но нам их не прочитать, ведь не знаем немецкого.

– Не знаем. И что нам с этим делать?

– Потом решим. Смотри, вот и сам Генрих-Отто.

На фотографии плотный человек со светлыми волосами. Большие светлые глаза, коротко постриженные волосы, правильные черты. Вроде не похож на чудовище, лицо даже симпатичное, но он был именно чудовищем.

– Эсэсовец. У него черная форма.

– Интересно, знает ли его дочь, чем занимался здесь ее папочка? И уж конечно, ей в голову не приходит, что он сгнил в болоте, как крыса.

– Ань, ты иногда пугаешь меня.

– Неужели? Игорь, то, что они тут вытворяли… этому и названия нет.

– Не начинай.

– А ты представь, что подобное случилось с тобой. С нами. Предварительно вырвав зубы, нас загоняют в дом, закрывают и поджигают крышу и стены, облив все керосином. И нет никакой вины, из-за которой с тобой такое сделали. И нет выхода. Просто представь себе.

Игорь молча смотрит на фотографии. Потом трясет головой, словно отгоняя лишние мысли.

– Не хочу о таком думать. Ань, все в прошлом.

– Нет. Может, кто-то так хочет, а по правде – нет.

– Не будем об этом, так и спятить недолго.

Но сейчас я думаю, что именно тогда мы и спятили – когда решили искать дальше.

Глава 10

Когда меня среди ночи будит домашний телефон, я всегда ужасно пугаюсь. Не то чтоб я была нервная, но, как правило, совсем посторонние в такое время не звонят, а если звонят свои, знакомые, значит, случилось что-то плохое. Так нам позвонили соседи, когда восемь лет назад умерла бабушка.

– Слушаю вас, – вздрогнув и сразу проснувшись, говорю в трубку.

На том конце провода скрип и свист. Глупость какая-то. Второй час пополуночи, что за шутки?

– Говорите, слушаю вас!

– Так слушай. – Голос холодный, я его не знаю. – Думаешь, перехитрила всех? А зря. Тебе твое еще будет.

Короткие гудки особенно громкие, когда ночь. В дверях спальни появляется Панков в одних трусах. Его тоже разбудил звонок.

– Кто это был?

– Кабы знать… Давай спать, утром поговорим. Выдерни шнур телефона.

Мне надо подумать. Нужно лечь, плотно укрыться и хорошо подумать над всем, как-то связать разрозненные куски. Вот только связываться они никак не хотят. Чтобы головоломка сложилась, не хватает некоторых элементов, но каких? Наверное, Игорь прав, что-то здесь не то, слишком уж напоказ.

Давняя история, к которой были причастны мои друзья, могла бы иметь отношение к происходящему сегодня, но ведь никого больше нет в живых. Я и сама вспоминаю события прошлого раз в году – зажигая свечу в память одного человека.

Утром Панков с Маринкой возятся на кухне без меня. Я ненавижу рано вставать, и если могу этого избежать, то избегаю. Не понимаю, чего вскакивать с петухами? Все, что делается рано утром, вполне можно сделать и позже.

– Рита, я забираю Марину.

– Забирай.

Идите уже, не мешайте мне спать.

– Рита…

В голосе Панкова слышится укор. Ну, что еще? Я что-то должна сделать? И что именно?

– Церемонии, блин…

Приходится вылезать из-под одеяла и надевать халат. Я не люблю человечество, кроме прочего, еще и за идиотские правила общения. Вот объясните мне, с какого перепугу я сейчас должна вставать? Игорь отчего-то ждет, что я скажу Маринке на прощанье несколько, так сказать, теплых слов. Словно она без них не обойдется. Слова ничего не стоят.

Маринка топчется в прихожей, шатаясь на своих дурацких каблуках. Смотрит на меня как побитый щенок, и мне снова становится ее жалко.

– Ты чего?

– Можно, я останусь?

– Нельзя. Тебе здесь находиться опасно. Понимаешь?

– Я боюсь.

– Это хорошо. Страх не даст тебе наделать глупостей.

– Я там картошку пожарила, мы вам оставили.

– Тебе цены нет!

Они выходят, и я закрываю за ними дверь. Маринкины каблуки безнадежно стучат по ступенькам, а мне вдруг расхотелось спать. Из кухни зазывно пахнет жареной картошкой, и я, конечно, понимаю, что трескать ее не надо из соображений сохранения остатков фигуры. Но, с другой стороны, кому нужна фигура, если я сейчас умру с голоду? А есть мне хочется ужасно. Ладно, если так, то можно. Тем более что картошка как раз такая, как я люблю: соломкой, хорошо поджаренная и не жирная.

Значит, вот оно как? Мне мое еще будет? А что именно? И за что? Я живу так добропорядочно, что самой противно. Потому что есть Вадик, и иначе нельзя. Да и не хочется. Давно прошли те времена, когда я искала приключений на свою задницу. Теперь они сами меня находят, да.

В дверь кто-то звонит. Интересно, меня что, вот так уж совсем нельзя оставить в покое? Или болван Игорь Васильевич что-то забыл и вернулся? Нет, это вряд ли. Видела в окошке, как они с Маринкой вышли из подъезда и пропали в утреннем сумраке. Значит, за дверью… Нет, не знаю, кто, и открывать не хочу. Но в глазок, пожалуй, гляну.

Звонок повторяется. Я на цыпочках подхожу в двери и осторожно смотрю в глазок. Но за створкой темно, свет на лестнице отчего-то не горит. А еще я обнаруживаю, что зацепилась карманом халата за дверную ручку. Чтобы освободиться, смотрю вниз, слегка отодвинувшись и наклонившись. В ту же секунду в глазок что-то влетело, с хищным свистом обожгло мне висок и ввинтилось в стену напротив входа. От неожиданности я сползла на пол, слыша, как кто-то не спеша уходит вниз по ступенькам. Вот же сволочь!