Моя птичка

— Не вам решать, — скриплю зубами. — Аня?! Анют?! Давай поговорим?! — срываюсь на крик, и тёщенька хмурится.

— Не ори, — шипит на меня, — хочешь, чтобы все соседи сбежались на твои крики?!

Сжимаю кулаки. На этой территории не моя власть. Её. Это раздражает. Бесит. Злит.

— Мне. Нужно. Поговорить. С Аней.

Четко с расстановкой пытаюсь донести до нее свой месседж, но Зинаида, сука, Марковна лишь вскидывает правую бровь.

— А ты кто ей, мальчик? Сожитель, который, судя по виноватому взгляду, сделал глупость, и из-за нее моя дочь страдает.

— Я не сожитель, — скриплю зубами.

Кольцо на пальце жжет. Аня должна сама рассказать родителям о росписи, но бесящие рыбьи глаза тёщеньки выпрашивают правды ОТ МЕНЯ!

— Ярослав, если двое незрелых молодых людей живут вместе, то это, дорогой мой, называется сожительство, — вбивает в меня слова с умным видом.

К херам!

— Аня — моя жена, — показываю безымянный палец правой руки. — Мы должны с ней поговорить.

— Что за бред? — гневно выдыхает.

Ноздри раздуваются. На лице появляются пятна.

— Мы с Аней расписались втайне ото всех. Яснее ведь некуда?

— Это всего-то бумажка, — дергает за рукава платья.

— Помнится, вы говорили документ, подтверждающий готовность принимать ответственность, — делаю шаг вперед. — Так вот, я пришел принимать ответственность, Зинаида Марковна. Не мешайте мне.

Задирает нос. Не показывает, как сильно её задел факт нашего брака с Аней.

— Она не хочет тебя видеть, — безапелляционно.

— Или вы.

Закатывает глаза и фыркает.

— Всего хорошего, Ярослав! — неожиданно быстро хлопает перед носом дверью.

Нет! Замахиваюсь, чтобы ударить, но не делаю этого.

Мне ещё перед Аней объясняться, а если нарвусь на её мать, то упаду ниже плинтуса.

Отхожу, сажусь на ступеньки, не понимая, куда теперь двигаться дальше.

В груди пульсирует и болит. Моя птичка, как так, а?!

Взъерошиваю волосы пятернёй.

Накосячил.

Как же я накосячил…

КАК я мог ТАК накосячить?!

В кармане вибрирует телефон.

Достаю.

Белый.

Сбрасываю вызов.

Смотрю перед собой под оглушающую работу сердечной мышцы.

12. Развод

День

Второй.

Третий.

Я опять дежурю у подъезда. Зинаида Марковна проходит мимо, скашивая на меня недружелюбный взгляд. Да, я упертый. И если я нацелен на разговор с птичкой, то я его получу.

Все звонки, кроме отцовских, пролетают в бездну. Нет желания мусолить тему ни с Белым, ни тем более с Астаповым. Я тщетно пытаюсь воссоздать в памяти картинку того вечера и ночи, но не могу. Будто кто-то обрезал пленку.

Злюсь.

Мало сплю.

Почти не ем.

Только терзаю вейп, надеясь успокоить внутреннего беса.

Пока Аня молчит, я внутренне умираю. В эту ночь решаю остаться около их дома, потому что в пустой квартире я схожу с ума. Там пахнет моей девочкой. Но ТАМ её нет. Мучительно. Больно.

Эгоистично, но хочу убедиться в том, что её можно вернуть. Объяснить как-то мой косяк.

Еду за двумя стаканчиками кофе. Может, Анютка все-таки выйдет.

Возвращаюсь обратно. Делаю глоток латте. Сладкий вкус превращается в горечь. За ребрами маслает мотор. Ещё немного в таком режиме, и я сорвусь. Не так, как многие пацаны. Не в алкогольные кутежи, а в разборки с упертой мамашей моей птички. Я горю желанием разнести к чертям дверь в их квартиру.

Глухо простонав, упираюсь затылком в подголовник сиденья и закрываю глаза.

Вот тот вечер. Я и Аня в горячей позе. Её поплывший взгляд. Моё сердце, готовое разорваться в клочья от чувств, которые я к ней испытываю. Стук в дверь.

Вздрагиваю, потому что все слишком реалистично. Резко открываю глаза и чуть не роняю стакан.

— Ань… — птичка садится на пассажирское, не глядя на меня.

Бледная. Потухшая. Не живая.

— Не надо, — качает головой, когда тянусь к ней, — не трогай меня, пожалуйста.

Стиснув зубы крепче, подаю ей кофе. Берет, но смотрит на свои руки, а мне нужны её красивые глаза, чтобы увидеть эмоции. Есть ли они? Или я все убил трахом с Ленкой?

— Ань, я не знаю, как так получилось… — сердечная мышца сокращается все быстрее, словно моя птичка выпорхнет из машины, и я больше никогда её не увижу.

— Я понимаю, Яр, — медленно вертит стаканчик пальцами.

Что?

Всматриваюсь в её лицо. Скулы заострились. Тоже кусок в горло не лезет? Нельзя тебе голодать, Анечка.

— Не понимаешь, — рычу с нажимом, раздражаясь от собственного бессилия в ситуации, в которую мы попали из-за меня. — Я… Я, блядь, ничего не помню, Аня! — бью по рулю одной рукой, другой крепко сжимаю стаканчик.

Аня вздрагивает. Несколько горячих капель попадает на штаны и кисть. Шиплю. Нервно ставлю кофе на панель и разворачиваюсь корпусом к птичке. Она рефлекторно сжимается.

— Прости, Ань… — торможу себя, чтобы не сгрести птичку в охапку. — Я же только тебя люблю… — начинаю часто моргать.

Легкие сжимаются. Дышать сложно. Такое ощущение, что темнота вокруг сдавливает меня.

— Ань… Скажи что-нибудь… Что мне сделать?

— Ничего, Яр. Мы с этим уже ничего не сделаем. Все произошло. Назад не отмотаешь, — сухо отвечает, но губы вздрагивают.

Она не пьет кофе. Вертит стакан. Грудная клетка часто вздымается, и вот! Она поднимает голову и бросает на меня взгляд. Пара секунд, но в меня попадет снаряд её боли.

— Я же ни разу тебе не…

— Дело не только в тебе, Ярослав, — перебивает, взвизгивая. — Не только в тебе, — всхлипывает.

— А в чем?

— Я… — она вздыхает так, словно кислорода не хватает. — Я проснулась не одна, Яр… Я тоже проснулась не одна!

— Что…

Кажется, я ловлю глюки. Нет. Усмехаюсь.

— Нет. Ты не могла, Ань.

— Ты тоже не мог… — почти шипит.

В ее голосе нет яда. Там обреченность. Не могу переварить то, что услышал.

Пока я развлекался с Метелькиной, мою птичку кто-то трахал…

Какой бы реалистичной не казалась картинка, я не в состоянии её представить. Аня и другой мужик? Нет! Сжимаю оплетку до противного скрипа. Не шевелимся. По салону витают ядовитые пары боли.