Моя шоколадная беби

– Катя! – придерживаясь за перила, он с трудом поднялся и зашёл в дом.

Катерины не было ни в тесной кухоньке, ни в просторной комнате, ни в огромных сенях. Когда он потерял сознание, была ночь. Была ночь, они парились в бане, потом выскочили во двор, и его так взволновало её отчаяние и её тайна, что сердце…

Он сходил в баню, забрал одежду – свою и Катеринин красный сарафан.

«Аптека!» – вспомнил он. Она пошла в аптеку, чтобы купить для него лекарства.

Почему она не оделась? Боль в груди прошла, но почему-то стало жечь в горле.

Она не оделась, не взяла денег, выскочила на тёмную улицу, даже толком не зная, где находится этот чёртов аптечный киоск.

Если с ней что-нибудь случится, он себе этого никогда не простит. Как не простил себе того, что случилось с Ирочкой.

Роберт Иванович оделся. Джемперочек и джинсы. Он специально купил их, сменив свой высмеянный Катериной «дирижёрский» имидж на более демократичный. Демократичный, а не молодёжный. Роберт искренне полагал, что молодиться – это очень дурной тон.

Жжение в горле не проходило, а только усиливалось, но это была ерунда по сравнению с той болью, которая пригвоздила его ночью к ступеням крыльца. Он подошёл к деревянной бочке, стоявшей у дома; туда с крыши во время дождя по специальному желобку стекала вода. Роберт умылся прямо оттуда, и, не удержавшись, хлебнул пару глотков невкусной, с привкусом затхлого дерева воды. Это было негигиенично, но захотелось почему-то именно этой, дождевой воды из старой, трухлявой бочки. Жжение из горла спустилось в пищевод, а оттуда трусливо удрало в желудок.

– Вот так-то, – пригрозил ему Роберт Иванович и встряхнулся по-собачьи, чтобы доказать себе, что есть ещё порох…

Он вышел на улицу и огляделся, прикинув, в каком направлении лучше начать свои поиски. Он не простит себе… Ведь он только нашёл её: с искренней, светлой душой, и пленительным, тёмным телом. Она прикидывается «плохой девочкой» лишь для того, чтобы никто не смог её обидеть. У неё какая-то личная тайна, но у кого их нет, этих личных тайн. И зачем он попытался содрать замок с её тайного архива? Она сорвалась, а его сердце не выдержало её отчаяния. Только она умела так горячо горевать, так бурно радоваться, так плохо лицемерить и так неумело скрывать свои шрамы. Если всё кончится благополучно, если он найдёт её живую и невредимую, то он не будет больше от неё ничего скрывать. Пусть она, если хочет, скрывает, а он не будет.

Деревня ещё не проснулась. Хоть и говорят, что сельские жители встают ни свет ни заря, признаков жизни не было ни в одном дворе. Впрочем, в июне светает рано, и сейчас, наверное, нет и пяти утра. Роберт шёл по дороге, размолоченной ночным дождём, и не был уверен, что идёт в правильном направлении. Но сидеть на месте и ждать, было невозможно. Он себе не простит.

Странно, что у него прихватило сердце. Он никогда на него не жаловался. У него совсем другие проблемы со здоровьем, совсем другие… При чём тут сердце? Он вдруг резко остановился: чёрт, а ведь в машине есть аптечка, и ни к чему было отсылать Катерину в темноту деревенских улиц.

Внезапно он принял решение. Он не будет, как полоумный шататься по улицам, он вернётся к дому, сядет в машину и поедет в местное отделение милиции. Ведь есть же здесь хоть какое-нибудь отделение милиции!

Роберт развернулся и пошёл в обратном направлении. Толкнул калитку, зашёл в дом…

У стола, на котором стояли остатки вчерашнего пиршества, сидела Катерина. Она горестно сложила кудрявую голову на сцепленные руки и, кажется, плакала. Или не плакала, а только хотела заплакать.

– Господи, ты живой, – подняла она на него глаза. – Какое счастье! – Глаза были сухие, всё-таки, она не успела заплакать.

Роберт подошёл к ней, поднял за плечи и прижал к себе.

– Нет, счастье, это что с тобой ничего не случилось! Тебя никто не обидел?!

– Что ты, меня невозможно обидеть. – Она всё-таки заплакала, но беззвучно и без обычной в таких случаях мимики: просто лицо её вдруг смочил невидимый дождь. – Я так и не принесла лекарства! Я заблудилась. И только когда рассвело, пошла искать этот дом. Нашла его по черепичной крыше, в деревне совсем нет черепичных крыш! Я вернулась огородами, представляешь? На мне места живого нет от крапивы! – Она рассмеялась, кулаками утирая крупные слёзы.

– Чёрт с ними, с лекарствами! Всё прошло без следа. У меня никогда не болело сердце. Говорят, что радость – такое же потрясение для организма, как и горе. А тут ты согласилась стать моей женой! Будем считать это приступом счастья.

– Будем считать.

– Всё будет хорошо Катерина Ивановна!

– Всё будет просто отлично, Роберт Иванович!

Он крепче прижал её к себе и потёрся щекой о жёсткие волосы, которые почему-то пахли старой и нежилой избой.

Он не будет ничего от неё скрывать. Он всё расскажет, но потом. Потом, когда загрудинная боль совсем пройдёт.

Она гнала машину навстречу Москве, навстречу привычной жизни и знакомым обстоятельствам.

Роберта за руль она не пустила, хоть он и делал вид, что абсолютно здоров. Катерину не обманули его заверения: она видела, что он бледен, что его мучают одышка и слабость.

– Дай мне слово, что как только мы приедем в Москву, ты первым делом пойдёшь к врачу. Мне не нужен полудохлый муж.

– Торжественно клянусь, – заверил её Роберт Иванович, и она сделал вид, что поверила.

Катерина скосила глаза: Роберт притворялся, что следит за дорогой, но ей казалось, что какие-то мысли терзают его. Заострившийся профиль, бледные щёки – он не похож на счастливого человека, собравшегося отпраздновать собственную свадьбу.

Из деревни они уехали только к вечеру, и весь день он то и дело спрашивал её:

– Ты не передумала?

– Не дождёшься! – отвечала она, и каждый раз он целовал её волосы.

Она не передумала. Она станет его женой, если даже возникнет реальная перспектива превратиться в его сиделку. Потому что никто и никогда не относился к ней так серьёзно. Никто не звал замуж после недельного знакомства. Её вообще никто и никогда не звал замуж.

А ещё она станет сиделкой, потому что чувство вины переполняет её так, что не осталось места никаким другим чувствам. Она скрыла от Роберта, где провела эту ночь. Ну не нашла в себе силы сказать, что спасала бандита, которого ищет вся московская милиция. Что делала ему перевязку, поила лекарствами, и так искренне жалела, как только может жалеть человек другого очень больного человека.

Правда, она призналась Роберту, что «грабанула» аптеку и еле убежала от своры собак, но сказала, что лекарства потеряла, и до рассвета просидела в чужом огороде. Роберт целовал её в затылок, называл «бедной девочкой». Он сходил в аптеку и расплатился с хозяином за причинённый ущерб. А потом, в полдень, он заснул на той самой кровати с шишечками. Катерина прилегла рядом, но задремать не смогла. Как только она закрывала глаза, ей виделся бледный высокий лоб со слипшимися белыми волосами, впалые щёки со светлой недельной щетиной и изуродованный шрамом живот с сочащёйся кровью через грубые нитки. Катерина не смогла задремать. А, может, всё-таки, она заснула, и все остальные события ей приснились?