Моя сто девяностая школа

В одной из этих книжек Паня прочла о том, как институтки устроили спиритический сеанс, крутили блюдечко и вызывали души покойников. Это произвело такое впечатление на Паню, что она пришла в класс и предложила устроить такой сеанс.

Когда закончилось заседание кружка, девочки остались в классе.

– Если мальчишки не будут нам мешать, они могут остаться, – сказала Паня. – И даже могут принять участие в сеансе.

Павка, Шурка, я – остались.

Паня разложила на столе большой лист бумаги. На нем по кругу были написаны все буквы алфавита. Гая Осипова достала из сумки блюдце, и Тая Герасимова нанесла углем на его краешек черную точку.

– Я буду медиумом, – сказала Паня. – Буду вызывать духов и задавать им вопросы. А вы все подложите пальцы под блюдечко, и оно само вас поведет по тем буквам, из которых сложится ответ духа.

Все сели вокруг стола, и все девочки и мы трое подложили пальцы под блюдечко.

– Тише! – прошептала Паня. – Кого мы вызовем?

– Екатерину Вторую, – сказала Безрукова.

– Нашли кого вызывать! – сказал Шурка. – Лучше уж Софью Ковалевскую.

– Математика и в школе надоела, – сказала Труфанова, – лучше вызвать артистку Сару Бернар.

– Вызываю Сару Бернар. Сара Бернар? Вы здесь? – спросила Паня.

Блюдечко начало шататься влево и вправо и остановилось на букве "у".

– Что значит "у"? – спросил Шурка.

– Подожди, – сказала Герасимова. – Сара Бернар сказала "уй", что значит по-французски "да".

– Вы знаменитая артистка, – сказала Паня, – кого вы считаете своей преемницей у нас?

– Все ясно, – сказал Павка, и блюдечко быстро пошло по буквам п, а, н, ю, п, и, щ. – Паньку Пищик! – закричал Павка.

– Вызовите Ивана Андреевича Крылова, – предложила Элла Бухштаб.

– Иван Андреевич, – сказала Паня дрожащим голосом, – мы просим вас появиться.

– Есть такое дело, – ответил Иван Андреевич.

– Что вы думаете о нас?

Блюдце постояло на месте и потом вдруг заметалось по листу и остановилось поочередно на буквах к, а, к, д, р, у, з, ь, я, в, ы – и получилось: "Как, друзья, вы ни садитесь, все в музыканты не годитесь".

– Убедились в том, что спиритизм существует? – спросила с гордостью Паня.

– Я посмотрел бы, как бы вы спиритовали без меня, – сказал Старицкий. – Это я толкал блюдце, куда надо. А сам Крылов вам ни за что бы не ответил. В следующий раз вызывайте Пушкина. Он вам скажет: "Да здравствует солнце, да скроется тьма!"

СТЕНГАЗЕТА

Заседание редколлегии классной стенной газеты было в полном разгаре. В номер шло много интересных материалов. Статья Лебедева о Гоголе, заметка Югана о ловле тритонов на бывшей даче графа Сюзора на Каменном острове, гневная статья Корженевской об отставании класса по математике и заметка Зверева о том, как Старицкий разбил лейденскую банку, моя большая статья о византийских монетах (на добрых две трети списанная из Большой энциклопедии), карикатуры Недокучаева на Чиркину и Пищик и передовая статья о результатах письменной работы по литературе, написанная Марией Германовной.

Сашка Чернов рисовал заголовок газеты, Ира Кричинская рисовала виньетки.

И вдруг главный редактор Розенберг сказал:

– И все-таки у нас нет острого злободневного материала. Я предлагаю поместить статью о неприглядном поступке нашего товарища, который вчера ответил на "отлично" Бреговскому только потому, что ему подсказала ответ Муся Гольцман. Если мы будем отвечать только по подсказке, – грош цена всей нашей учебе.

По-моему, это будет острая и злая статья. Если хотите, даже сенсационная. Предлагаю поручить написание этой статьи Полякову.

Я сказал:

– Я писать не буду.

– Почему?

– Это не по-товарищески. Я дружу с Шуркой, и я на него писать не стану.

– Вот это номер! – сказал Розенберг. – Мы все дружим друг с другом и, значит, не будем никого критиковать? Хорошее дело! Значит, у нас будет процветать подсказка, шпаргалки, списывание и мы не будем бороться за высокие показатели в ученье? Значит, мы сдаем все принципиальные позиции? Так? Позор, товарищи!

– Нужно написать эту статью, – сказал Кунин.

– Вот ты и напиши ее.

– Мне неудобно ее писать. Мой папа дружит с Шуриным отцом. И Шура и его отец обидятся. Мне неловко.

– Тогда пусть напишет Бухштаб.

– Я не могу этого писать, – сказала Элла. – Муся моя подруга. Она подсказала Шуре ответ, и у меня не поворачивается рука писать об этом.

– У всех что-нибудь не поворачивается, – сказал Розенберг, – кто же будет писать? Сашка!

– Я не умею писать.

– Тогда нарисуй.

– Я могу нарисовать Навяжского и подсказывающую ему Мусю.

– Отлично! Но все равно нужна статья. Надо разоблачить подсказку. Надо написать, что подсказывание – это не товарищеский поступок, что оно мешает учению и что это обман педагогов. Может быть, напишет Данюшевский?

– Ни в коем случае, – сказал Женька, – я должен Шуре двадцать копеек. Пока он молчит, а выйдет за моей подписью статья, он потребует с меня, чтобы я немедленно отдал.

– Вот тебе двадцать копеек, отдай ему и пиши, – сказал Розенберг.

Данюшевский взял двугривенный, но сказал:

– Нет, я писать не буду. Он все равно обидится.

– Где же ваши честность и принципиальность? – закричал Розенберг. – Может быть, переведем все экзамены на подсказку? Может, перестанем в расчете на подсказку готовиться к урокам? Может, начнем гладить по головке тех, кто ни черта не знает и не хочет знать? Может быть, из ложного чувства товарищества начнем покрывать всех неуспевающих?

– Ладно. Я напишу, – сказал я. – Черт с вами. Но я подпишусь "Всевидец".

– Это можно, – сказал Розенберг.

Я написал статью. Она называлась "Слова Муси, музыка Шуры".

На следующий день газету вывесили на стенке, и Шура прочел статью.

– Я хотел бы увидеть этого "Всевидца", – сказал он, – я бы ему выдал.

И тут мне стало совестно скрываться. И я сказал:

– Ну, выдай. Это я писал.

– В общем-то правильно, – пробурчал Шурка. – Я совсем не подготовился и ничего не знал, а Муська мне подсказала. И Лев Самойлович поставил мне "очхор". Это он, конечно, ей должен был поставить, а не мне.