Моя сто девяностая школа

– А я иду к своей бабушке, – (сказала Аня, – она очень больна, и я иду ее навестить.

Я мучительно вспоминал свою роль, но это было бесполезно. Мы стояли на сцене и молчали. И тогда Аня сказала:

– Вы, кажется, хотели спросить, а где живет моя бабушка?

– Да! – радостно сказал я. – Я как раз хотел спросить: а где живет ваша бабушка?

– За лесом, в маленьком голубом домике, – сказала Аня. – Простите, я спешу.

И убежала.

И тогда я вспомнил вce слова и закричал:

– Я опережу ее! Она пошла по тропинке, а я прямиком сквозь чащу! Что-то у меня чешутся зубы!..

Я сделал немыслимый прыжок и умчался.

Опять Штейдинг опустил занавес, и опять оркестр заиграл музыку, в которой еще больше нарастала тревога.

Занавес открылся. Комната бабушки. В кровати лежит Павка Старицкий в очках и в чепце.

– Что-то у меня плохо с сердцем, – сказал он. – Надо принять микстуру.

Он взял с тумбочки, стоявшей у кровати, литровую бутылку c чаем и выпил ее всю под аплодисменты зала.

В этот момент вошел я – Волк.

– Здравствуйте, бабуся, – оказал я.

– Ой! Ой! Волк! Волк! – закричал Павка и выскочил из постели.

Любовь Аркадьевна запретила ему выскакивать и велела лежать под одеялом, но он не мог не показаться всем в ночной рубашке своей мамы, или, как он говорил, "в роскошном пеньюаре".

И вместо того чтобы зрители в зале вскрикивали от ужаса, понимая, что Волк съест бабушку, они хохотали навзрыд, глядя, как Павка в розовом кружевном пеньюаре скакал по комнате и кричал: "Ой, мама!"

– Идиот, – оказал я ему шепотом. – Мало того, что ты съел пирог, так ты еще не даешь мне съесть бабушку… Срываешь мне всю сцену…

И я набросился на Павла с криком:

– Вот я тебя сейчас съем!

Я схватил его и потащил под одеяло. Забросив его на кровать, я накрылся вместе с ним одеялом, полагая, что он останется незаметно там, а я высуну голову и скажу: "Какая была вкусная бабушка!" Но не тут-то было: Павка стал меня щекотать, и кричала в результате не бабушка, а Волк.

Наконец мне удалось заставить Павку прекратить свои шутки, и я высунул голову и сказал свои слова.

Вслед за этим я надел на себя бабушкин чепец и очки.

В комнату вошла Аня.

– Здравствуй, бабуся!

– Здравствуй, Шапуся! – оказал я. – Подойди ко мне и поцелуй меня, внученька.

Я ждал две недели этого момента. Я надеялся, что Аня поцелует меня при всех. Пусть она поцелует меня в лице Волка. Хоть так. Я мечтал об этом.

Но Аня сказала:

– Я боюсь тебя, бабушка. Почему у тебя так сверкают глаза?

– Это потому, что я смотрю на тебя, – ответил я. – Но совсем не по-волчьи, а нежно-нежно.

– А почему у тебя такие большие уши, бабушка?

Я посмотрел на Аню и опять забыл слова.

– Вы хотели оказать – это для того, чтобы лучше слышать тебя? – оказала Аня и сердито на меня посмотрела.

– Да, Анечка, – сказал я.

– Я, между прочим, не Анечка, а Красная Шапочка, – сказала она.

– Извини меня, – сказал я.

И наверно, все в зале, даже несмотря на то, что я в маске, видели, как я покраснел.

– А почему у тебя такие большие руки, бабушка?

– Чтобы обнимать тебя, – сказал я и обнял Аню.

Наконец-то! Какое это счастье!

Но Аня вырвалась из объятий Волка и спросила:

– А почему у тебя такие большие зубы?

– Чтобы съесть тебя! – закричал я. – Я съел твою бабушку и понял, что аппетит приходит во время еды.

Сейчас я съем и тебя!

– Нет, не съешь! – закричала бабушка – Старицкии и вылезла из-под одеяла.

– Ты с ума сошел! – зашипел я. – Я же тебя съел, ку-да ты лезешь?

– Он не съел меня, товарищи! – закричал Павка. – Не те времена! Нет такого волка, чтобы мог съесть нашу советскую бабушку!

В этот момент на сцене появились охотники – Навяжокий и Гурьев.

– Можете быть свободны, – сказал им Павка. – Бабушка не поддалась на провокации Волка, и Красная Шапочка тоже сразу его раскусила. Хватайте Волка, товарищи охотники, и мы все вместе отвезем его в зоопарк!

Штейдинг дал занавес.

Зрители бурно аплодировали.

А автор пьесы – Ваня Лебедев – прибежал за,кулисы красный, как светофор.

– Ты провалил мне пьесу! – кричал он. – Ты все испортил! Ты превратил драму в комедию…

И Любовь Аркадьевна, хоть и смеялась почему-то, сказала:

– Так нельзя, Павел, это уже совсем не то. Ну что же это за бабушка?

– Я лично горжусь такой бабушкой, – сказал Павел.

ПЕРВЫЙ БОКАЛ

Муся – девочка из младшего класса – пригласила нас к себе.

– Мои родители уехали на два дня в Петрозаводск, – сказала она, – и я одна дома. Можно устроить у меня вечеринку. Из моего класса будет только Вера Хлюстова, а вы можете пригласить кого хотите. У меня есть патефон и три пластинки: танго "Танголита", вальсбостон "Рамона" и шимми "Электромиос". Сложимся по два рубля. Я и Вера организуем ужин. У меня могут поместиться десять человек. Значит, вы приходите всисьмером.

Мы были в восторге. Мы – это Павка Старицкий, Бобка Рабинович, Шурка Навяжский и я. Решили пригласить Таню Чиркияу, Иру Дружинину, Нину Седерстрем и Эллу Бухштаб…

– За дам платим мы, – сказал Старицкий.

– А где мы достанем деньги? – спросил я.

– Это уже второй вопрос.

Деньги достали довольно просто. Шурка продал папину "Историю искусств", Бобка загнал четыре марки мыса Доброй Надежды, а я разбил свинью (у меня была такая копилка) и достал все ее содержимое. Таким образом мы вручили Мусе шестнадцать рублей.

Собраться решили в субботу в семь часов вечера и веселиться до десяти, а если удастся убедить наших родителей, – до одиннадцати.

Шурке и Бобке разрешили до половины одиннадцатого, а мои родители, на мое счастье, ушли на день рождения к зубному врачу Березовскому, а с тетей Феней я быстро договорился, что приду в полдвенадцатого.

Мусе было поставлено условие, чтоб было вино. Это было первое самостоятельное вино в нашей жизни, и потому вечеринка имела для нас особое значение.

Мы все пришли ровно в семь. Стол уже был накрыт: в вазе пестрел винегрет, на тарелке была аккуратно уложена селедочка. Было два сорта копченой колбасы, голландский сыр, маринованные грибы в баночке, и красная икра сверкала под желтым абажуром. А в центре стола, как в почетном карауле, стояли четыре бутылки портвейна.