Моя судьба

— Печальная история!

Я затребовала у стюардессы еще коньяка для себя и виски для Лалита. Если бы у них был «Бомо», то я тоже бы выпила виски, но был только «Jonny Walker» — «Ваня-пешеход». Лалит взял в руки новый стакан и, позвенев ледышками, заметил:

— Я тоже, честно говоря, думаю, что эта история печальная. Но это вечная история России. Уж коли меня, индуса, эта гнильца подъела, так каково же тем, другим, оказавшимся «в нужное время в нужном месте»!

— Так почему же вы сами летаете через Россию только транзитом, Лалит?

— Не работать в России у меня есть несколько причин. Дела, работа с избирателями в родном Бихаре, жена, уставшая жить одна в огромном доме, наполненном слугами и племянниками. А сейчас, простите, у меня даже нет возможности просто посетить Россию. Не могу я выйти из зоны дьюти-фри. Визу российскую я получить не могу.

— Вы не можете получить визу в Россию, проработав там столько лет? Почему?

— А я уголовник!

— Вы уголовник? По какой статье идете, позвольте вас спросить? Изнасилование со взломом?

— Упаси господь! Как вы могли подумать! Меня привлекают всего лишь за незаконное приобретение и хранение оружия. Дело в том, что офис, который я купил для своей фирмы на Хорошевском шоссе в Москве, три года назад очень приглянулся группе чеченских предпринимателей, если эту публику можно вообще назвать предпринимателями… И они, собственно, за меня предпринялись…

— Но сейчас уже не то время!

— Правильно! Поэтому я до сих пор вполне живой. Просто ко мне зашла дружественная этим парням бригада милиционеров и «случайно» обнаружила в моем пальто пистолет Токарева сорок шестого года производства. Незамедлительно было заведено уголовное дело. Но паспорт наутро отдали, намекнув при этом, что лучше бы мне уехать и есть у меня на отъезд никак не двадцать четыре, а всего-навсего двенадцать часов. Ночь, проведенная в Савеловском изоляторе, чрезвычайно обогатила познания о моей «второй родине», и я моментально уехал. После, уже будучи в Индии, я нанял адвоката и, взвесив все «за» и «против», выразил готовность прибыть в Москву, дабы предстать лично перед самым гуманным в мире Савеловским судом. Но в визе мне российское посольство в Дели отказало на основании того, что я… числюсь в международном розыске! Следователь, находившийся со мной в постоянном телефонном контакте, перед тем как, сколь мне известно, его уволили, посоветовал… прислать ему справку… о моей собственной смерти, после чего обещал это неудобное для всех дело закрыть за совсем небольшое вознаграждение. Что, впрочем, он имел в виду под совсем небольшим вознаграждением, мы пока не уточняли.

— А с офисом что?

— Информация поступает крайне невнятная, но я сомневаюсь, что мне или моим коллегам удастся туда вернуться.

— Грустно. Но у вас наверняка есть некоторое количество российских знакомых, столь заинтересованных в сотрудничестве, что…

— Безусловно, но, обратившись к ним, я потеряю независимость. А это для меня неприемлемо… увы… Впрочем, я не привык долго печалиться из-за подобных бед. У меня сейчас совсем другая жизнь. И вообще, зачем горевать, когда у вашего покорного слуги еще осталась дача в Малаховке и квартира в Ясеневе? Для скромного индийского журналиста и члена регионального парламента более чем достаточно.

— Но хотя бы на всякий случай вы обзавелись справкой о собственной смерти?

— Нет и, честно говоря, не планирую. Предпочитаю, чтобы ее в свое время на законных основаниях получили мои родственники.

— Как-то это звучит, знаете ли… мрачновато… — Я твердо решила остановиться с пьянством и заказала нам обоим кофе.

— Почему мрачновато? — отреагировал на мою реплику Лалит. — Все там будем! Но я не спешу, поверьте. К тому же я еще не решил, кем мне предпочтительней быть в следующей реинкарнации. В брахманах как-никак уже пятьдесят лет живу. Почти достиг совершенства. Может, русским еще побыть или, ради хохмы, евреем, а потом уж можно и в нирвану.

— Кстати, Лалит! А что это значит, что вы — брахман?

Видимо, этот вопрос задавали Лалиту слишком часто, и он зевнул, едва не вывихнув челюсть.

— Ну, когда-то давно брахманы были в Индии самыми главными: военные нас защищали, рабочие на нас работали, торговцы отдавали нам половину прибыли…

— Неприкасаемые… — вспомнила я еще одну касту.

— Неприкасаемые к нам не прикасались, — продолжил он столь же монотонно.

— А как вас отличали?

— Ну, это, в общем, раньше как-то было заметно, — неуверенно ответил Лалит.

— А сейчас?

— А сейчас — новые времена! Демократия, просвещение, наука! Будьте уверены — мы сегодня ничем не отличаемся от других индусов, и каста не имеет никакого значения!

Ответ прозвучал так, будто был зачитан со страниц школьного учебника, и мне пришлось бы им удовлетвориться, если бы в проходе не появился высокий индус лет тридцати пяти. Он возвращался из туалета к своему месту, но внезапно опустил свой взгляд на сидящего в своем кресле Лалита и… замер. После чего рухнул на колени, чтобы облобызать ботинки моего собеседника. Лалит с мученическим выражением на лице отвернулся от подобострастного соотечественника и буквально простонал мне на ухо:

— У нас в Индии просто оч-ч-чень доброжелательные люди!

Турецкая баня и не только

Выйдя из самолета, мы с Лалитом и слабо вменяемым Манго Сингхом были препровождены теперь уже в делийский VIP-зал. Нам предстояло подождать несколько минут, пока пограничники поставят отметки в паспортах и будет доставлен багаж. В голове моей изрядно шумело, и я, честно говоря, немало переживала, что так изрядно выпила со своими потенциальными партнерами. До этого я так напивалась только один раз, у Семена, и хорошо помнила, каким безобразием все это кончилось. Индусы, правда, тоже были, мягко скажем, не трезвы, но все равно некоторое неудобство и даже стыд я испытывала.

Лалит наклонился ко мне и тихонько шепнул:

— У меня к вам образовался еще один вопрос.

— Задавайте, конечно, — ответила я. — Мне даже интересно.

— Что сейчас происходит с Анитой?

На мгновение я потеряла дар речи. В принципе вся информация о моем освобождении, как я думала, была совершенно секретной, и я не предполагала, что она может оказаться доступной постороннему, незнакомому со мной человеку.

— Я знаю, — продолжил он, — ее посадили. Потом якобы помиловали, но по выходе из тюрьмы она растворилась. Мне известна ваша история, но хотелось бы знать, делается ли что-нибудь для ее освобождения.

— Это все ерунда, — бросилась я его уверять. — У нее действительно неприятности, но вы же знаете, как это все в России бывает! Она, как и вы, — жертва беспредела. Не волнуйтесь, мы ее вытащим! — Выпалив все это, я уставилась на Лалита.

Он улыбнулся. Я не понимала, достаточно ли он пьян, чтобы не понять, насколько я не в курсе ситуации. Возникла неудобная пауза. Но, слава богу, Лалит намного больше любил говорить сам, чем слушать. Во всяком случае, когда находился под мухой.

— Значит, — сказал он задумчиво, — вы ее вытащите? Хорошо! Буду с вами откровенен. Я, разумеется, знаю Аниту. Точнее, знал ее в детстве. И не случайно помянул в ходе нашей беседы полукоммуниста-полубандита Хулио, отца Аниты Хулиевны, если вам так будет угодно. Я, как никто другой, знаю историю этой семьи. Если Анита действительно жива и вы можете с ней общаться, то она подтвердит мои слова. Я с глубоким уважением относился к Шаховским, ныне покойным бабке и деду Аниты с материнской стороны. Сам дед преподавал у нас в Лумумбарии античную литературу. Я часто бывал у него дома. Блестящий ученый и несчастный отец! Ему достался зять, которого не принимали даже в домах чилийских коммунистов. Даже дальний родственник, товарищ Корвалан, его стеснялся. А уж заместитель генерального секретаря Чилийской компартии Володя Тойтельбойм и вовсе не желал видеть Хулио Вердагера гостем в своем доме.

— Про Корвалана я слышала. А кто такой Тойтельбойм?

— Володя Тойтельбойм — это главный идеолог чилийской компартии. Книжный червь, большевик-интеллектуал. В том числе и его бредовым теориям обязан своим провалом режим Сальвадора Альенде. Володя — это полное имя, в память о юном Ленине. И Володя, и его супруга позиционировали себя как рафинированную чилийскую интеллигенцию и не желали видеть в своем доме навязываемого им советскими органами в друзья Хулио Вердагера. У Тойтельбоймов в конце восьмидесятых подрастала единственная дочь — Марина, а за Вердагером в Чили плюс к бандитизму тянулась еще и статья за совращение малолетних, так что этому подонку пришлось довольствоваться полусумасшедшей профессорской дочкой Таней Шаховской. Я помню те самые джинсы, после обретения которых Таня воспламенилась страстью к Хулио. Она уже была весьма не в себе, когда произвела на свет дочь Аниту. Через год Татьяна в первый раз попала в десятое отделение «Кащенки», а затем уже сгинула окончательно в «Белых Столбах». Я удивился еще и тому, что вы так настаивали на том, что именно для вашей семьи ресторан был чем-то из ряда вон выходящим. Хулио из московских кабаков не вылезал, и Анита ела шашлыки в «Арагви» намного чаще, чем получала дома манную кашу. До того времени, разумеется, пока Хулио не уехал назад в свое Чили, где и сгинул без следа.