Моя судьба
Шрифт:
— Чего встал! — почти миролюбиво обратился к нему Архипушка. — Палкой своей шуруй давай!
— Где шуровать? — ответил Леня, заходясь кашлем.
Дым уже начал уходить куда-то вверх, но дышать было по-прежнему тяжело.
— В печи шуруй! Табуретку не жалей! Уже все равно пропала. Доламывай — и туда ее, в печь! И палкой, палкой шуруй!
Леня поплелся было к обломкам табуретки, но так же, как и я перед тем, поскользнулся то ли на самой селедке, то ли на потрохах и повалился на колени. Я вскрикнула. Но он вроде бы особо не пострадал и с каким-то непонятным отчаянием стал доламывать табуреточные ножки и швырять их в огонь. Старик уже вытащил из печи то,
«Псих и маразматик, псих и маразматик! — единственное, что крутилось в моем мозгу. — Как мне угораздило сюда припереться?! Зачем я уговорила Леню и Ольгу?! Евпатия убью и уволю, уволю и убью!»
Леня уже затолкал в печь все доски и «шерудил» в печи своей палкой, сделанной под заказ в той же ортопедической мастерской, что и погибший уже костыль. Дрова горели, палка воняла и превращалась в такой же кусок алюминиевого говна, как выброшенный в окно костыль.
«Ничего — я дотащу тебя на руках! — думала я. — А Евпатия точно убью! Прямо тут убью! Убью этого землееба! Какое правильное для него название — землееб!»
— Картошку-то на огонь ставь! — услышала я надтреснутый голос целителя. — Чего мы печь просто так, что ли, топим? Просто так дрова жжем?
Опять что-то сверхъестественное остановило меня, не позволив послать деда той самой или заделать ему ведром по башке. Не говоря ни слова, я шваркнула ведро с картошкой на чугунную конфорку. Леня, сидя на корточках, продолжал шевелить горящие деревяшки в печи. Что-то странное показалось мне в его занятии и в его позе, но мой усталый и отравленный дымом мозг отказывался понимать даже самые простые вещи. «Наверное, — подумала я, — мне странно, что у него такая закопченная и испачканная физиономия».
Архипушка тем временем подобрал с полу отвратительный кусок раздавленной селедки и, понюхав, сунул его себе в рот.
— Селедка слишком соленая, — заметил он, сплюнув на пол. — Такую отмачивать надо!
В неверном свете керосиновой лампы я все же увидела, что в бороде у него застряла обмотанная кишками селедочная кость. Тошнота стала невыносимой. Чтобы меня немедленно не вырвало, я даже ухватила себя рукой за горло.
— Не могу я больше! Архип Матвеевич! Выпустите меня, умоляю!
Мысль о том, что придется с ним вместе есть картошку из вонючего ведра, меня убивала. Воздуха, прорывающегося из разбитого самим хозяином окна, все равно не хватало, и я боялась, что не удержусь и просто-напросто захлебнусь собственной блевотиной. То, что Лене Архипушка помочь ничем не мог, да и не собирался, мне казалось уже очевидным.
— Ладно! Будь по-вашему! Да и надоели вы мне оба, — пробормотал старик. — Уходите прочь и езжайте домой! Только все ваши у Егоровны спят сейчас. Поутру домой поедете. Сейчас ступайте вона за дом. Там под навесом Козулино сено. На него и ляжьте.
С этими словами он поднялся с карачек, подошел к тому пакету, где были сложены фрукты, и протянул нам четыре плодика киви — все, что были привезены.
— Я, как картошка сварится, тут кушать буду, а вы это с собой возьмите на сеновал-то. Нам с Козулей они все равно ни к чему! — Он провел ладонью по бороде и еще больше размазал по ней селедочные потроха. — Шерстистые они больно, фрукты эти, — мы с Козулей брезгуем такие кушать!
Архип Матвеевич отвернулся и, отломив короткий кусок от прогоревшей Лениной палки, помешал ею закипающую картошку. И показался он мне таким старым и жалким в своем разрушенном доме,
что не стала я ничего говорить ему из того, что накипело у меня за этот безумный вечер. Леня тоже молчал. Мы отворили дверь и пошли по темному двору, куда сказал Архипушка. Там и впрямь находилась целая гора сена, прикрытая сверху ветхим дощатым навесом. Обессиленные, мы буквально рухнули в душистую сухую траву.Несмотря на усталость, спать не хотелось. Я обняла Леню и вдруг осознала, что обнимаю его впервые в жизни. Я сама положила его руку на свою грудь и мгновенно забыла обо всем: о своих проблемах, о его болезнях, о бестолково и пошло прожитых годах. Он ласкал меня и говорил нежные чудесные слова. Это глупо, но я даже не поняла, когда и как он проник в меня, я ощущала, что мы с ним единое целое. Это не было похоже ни на что из того, что случалось со мной прежде. Все мое тело содрогалось от счастья, когда я ощущала, что в мое лоно изливается семя любимого человека. Какими глупыми были мои сомнения тогда в Москве. Он мой, мой! А я — его! И это — навсегда! И плевать, что ни врачи, ни кудесники пока не смогли нам помочь! Вдвоем мы преодолеем и немощь, и боль!
Едва забрезжил рассвет, мы поднялись на ноги. Нужно было будить всю остальную нашу команду, разместившуюся у Егоровны. Пора ехать в Москву. На сене рядом с нами валялось четыре кивины, и, только взглянув на них, мы поняли, что голодны. Съев каждый по две штуке, мы направились к калитке. Со двора нас провожала Козуля. Она равнодушно смотрела нам вслед, не переставая жевать свою жвачку. И мне показалось, что от нее за версту разит ананасом.
Несмотря на ранний час, возле «Мерседеса» уже стоял Алексей. Он смотрел в противоположную от нас сторону и нервно курил.
— Доброе утро! — поприветствовала его я. — Буди остальных! Уезжаем!
Он уронил сигарету.
— Слава богу! Наконец-то! Я уже думал — все, кранты! Сгинули! А Чертков, не моргнув, меня в расход пустит! Слава богу, явились! Но сестру его сами будите! Полтора суток уже в отключке — даже в сортир не встает!
— Какие полтора суток?! — гаркнула я на него. — Ты что, с Евпатием браги его набрался? И шести часов небось не прошло!
— Шести часов?! — взвился Алексей. — Нате, посмотрите!
Он сунул мне в глаза часы с календарем. Если это была правда, то мы вошли в дом Архипушки тридцать два часа назад! Но я ясно помнила, что на всю эту пакость с топкой печи ушло никак не больше часа. Ну, еще пару-тройку часов мы пробыли на сеновале. И все! Я повернулась было к Лене, но он уже бежал к дому Егоровны проверить, что случилось с Ольгой. И вдруг меня поразило будто молнией! Леня бежал! Бежал! А ведь что-то дернулось во мне еще тогда, когда я увидела его сидящим на корточках возле печи! Мне что-то мешало понять тогда, что он не мог сидеть на корточках! И сейчас он не мог бежать! Безумный старик изувечил его костыль и сжег его палку! Но палка и костыли Лене были уже не нужны!
Навстречу бегущему Лене из избы вышла Егоровна с ведром-подойником, а вслед за ней брел заспанный Евпатий.
— Да не волнуйся ты! — крикнул он Лене. — Ей Архипушка велел спать до твоего прихода — вот она и спала! Просыпается уже!
Мне казалось, что теперь я уже окончательно сошла с ума.
— И вот этот водитель ваш, хозяюшка, Лешка, — форменный псих! Я же ему говорю — не дергайся! У Архипушки и неделями сиживают!
— Но дядьку-то твоего он за два часа излечил — сразу домой поехали! — вновь закуривая, завелся Алексей.