Моя сумма рерум

Послышался визгливый звук тормозов. Грузовик проехал немного и остановился, хлопнула дверца.

— Уматываем! — скомандовал Тифон и рванул в сторону поля.

Я поднял голову и увидел водителя грузовика, который, сжимая в руке бейсбольную биту, направился к нам.

Никогда в жизни я ещё не бегал так быстро. Сердце готово было выскочить через горло. Добежали по вязкому слякотному полю до самого леса и остановились.

— Ну вот, — сказал он со сбивающимся дыханием, — всё хорошо. Чувствуешь тонус? Энергию?

Его раскрасневшееся лицо светилось радостью.

— Иди в задницу, — выпалил я, и сам поразился, что язык повернулся послать его.

Он весело засмеялся и обнял за плечи.

— Когда осознаешь, что всё может в один миг закончится, появляется дикое желание жить. Правда?

За тонкой лесной полосой обнаружилось ещё одно, покрытое золотистой, зыбко колышущейся травой поле. Солнце садилось, и всё вокруг было тронуто его розовым, предзакатным светом.

Тифон остановился, закрыл глаза и глубоко вдохнул.

— Офигеть, как хорошо. Чувствуешь это?

— Что?

— Не знаю. Это. Неужели не чувствуешь? Такое мощное и большое. Приятное и болезненное одновременно. Будто что-то рвет изнутри и ноет, как незаживающая рана, но тебе всё равно это нравится.

Я прислушался к себе. Посмотрел на озаренный горизонт, на розовые облака, на трепещущую золотую траву, затем перевел взгляд на него.

Он был так переполнен этими смешанными эмоциями, так распален воздухом, происшествием на дороге, водокачкой и природой, что в розоватом свете уходящего солнца, с широко расправленными плечами, поднятым вверх подбородком и горящим взглядом, вдруг показался мне всесильным и вдохновенным, как молодой бог.

И тогда я вдруг ухватил. Почувствовал, как сначала кольнуло, а потом медленно потекло по венам нечто теплое, безмятежное, и вместе с тем крайне волнующее. Закрыл глаза и тоже глубоко вдохнул вечерний осенний воздух. Такое ощущение, что весь мир наполнился тобой, а ты им. Будто ты и есть этот самый мир. Всесильный, необъятный, головокружительный.

А когда вернулись, дядя Вова ругался с женой уже по поводу Лёхиной ноги. Сам же Лёха с перебинтованной ступней возлегал на раскладушке наверху и читал Керуака. Обнаружить Криворотова с книгой было очень удивительно. Однако, завидев нас, он отшвырнул её в сторону и принялся рассказывать, какая шикарная была медсестра в травмпункте, и как эротично она перевязывала ему ногу. Лёха был уверен, что она положила на него глаз, и даже собирался пропороть себе вторую ногу, чтобы встретиться с этой женщиной снова.

После ужина мы развели большой костер и стали жечь трухлявые доски сарая, которые с громким зловещим шипением мгновенно высыхали, а затем высоко выстреливали снопом дымных оранжевых искр.

Помирившиеся Лёхины родители присоединились к нам. Папа поставил вокруг костра маленькие раскладные стульчики, а мама принесла миску с маленькими копчеными колбасками. Очень острыми, но жутко вкусными.

Трифонов то и дело ходил за досками, чтобы подкидывать в костер.

— Страшная сила — огонь, — в его зрачках прыгали крошечные рыжие отсветы. — Я раньше пожарником хотел стать. Нет, реально, в колледж пойти пожарный. До того как вся эта мутотень с десятым классом началась.

— Хорошая профессия, — похвалила Лёхина мама. — Мужская.

— Очень мужская, — согласился Лёхин папа. — Короче: пожар в женской бане. Приезжают пожарные, огонь пылает. Около бани мужик стоит, ухмыляется: «Эх, опоздали вы, парни!», а те такие: «Ничего не опоздали. Баня же ещё горит». А он им: «Баня-то горит, а вот бабы голые разбежались!».

Мы все немного посмеялись, а Лёхина мама, не переставая улыбаться, с укором сказала:

— Вот, чему ты ребят учишь?

Вместо ответа папа посильнее укутал её пледом и обнял за плечи.

Сложно было поверить, что ещё недавно они так сильно ссорились и обзывали друг друга последними словами. А теперь сидели в обнимку, под одним пледом и держались за руки.

От пылающего костра шел упоительный запах. Лицо горело жаром, а спину холодил промозглый осенний воздух. И если смотреть на небо, то над скачущими языками пламени в густом черном небе можно было различить совсем маленькие и далекие октябрьские звёзды. Такие крохотные, что если долго смотреть, начинало казаться, будто Вселенная отдаляется от тебя, словно железнодорожная станция.

Хотя, если верить той фишке про атомы, она не могла никуда отдаляться, потому что находилась повсюду: и в полыхающем костре, и в терпком аромате мокрых листьев, и в увядающем осеннем поле, и в розовом предзакатном небе. И в счастливо хохочущей семейке Криворотовых, и в молчаливо улыбающемся задумчивом Тифоне, и даже во мне — глупо уставившемся на звёзды.

А потом мы долго лежали в своих постелях и болтали перед сном про всякое, пока я не начал засыпать. И уже почти на самых задворках сознания услышал Лёхин яростный шепот.

— Дурак, что ли? Она же на тебя явно западает. Лови момент.

— Перестань, я её с самого детства знаю.

— И что с того?

— Мне эти гиморы не нужны. Ещё на себя проблему вешать и отвечать за кого-то.

— При чем тут отвечать? Я тебе что, жениться предлагаю? Нравишься красивой девчонке — пользуйся. У неё же глаза, как у трепетной лани и задница бомбическая.

— Да нет. Я так не могу.

— Чего ты там не можешь?

— Не твоё дело.

— Ещё немного и я буду думать про тебя всякую хрень.

— Что докопался? У меня, может, свои причины есть.

— Надеюсь, дело не в здоровье? Твой зал тебя точно доконает.

— Ещё одно слово, Криворотов, и я не поленюсь с кровати встать.

— На самом деле, ты просто ссышь. Можешь обижаться или ударить меня, но факт остается фактом. Ты ужасно стремаешься всего, что может превратить тебя из Терминатора обратно в человека.

— Ты прав, — вдруг спокойно отозвался Тифон. — Я стремаюсь, и очень сильно. Но совсем не того, о чем ты говоришь. Ладно, хрен с тобой. Я согласен. В конце концов, это будет идеальная подлянка Ярову. Только это вообще не моё. Я из девчонок только с Зоей могу нормально разговаривать. Не умею изображать из себя кого-то и быть хорошим и милым тоже не умею.

— Да не нужно тебе с ней разговаривать, вообще делать ничего не нужно. Просто расслабься и будь собой.

— А Зоя не обидится?

— С чего ей вдруг обижаться?

Повисла недолгая пауза.

— Ну, мы же друзья. А Нина всё же её сестра.

— Ах, вот оно что, — Лёха тяжело и протяжно вздохнул. — Какое ей вообще должно быть до этого дело? Взять хотя бы меня. Тебе Шурочкина нравится? А Данилина?

— Из девятого? Неа. Обе тэпэшки.

— А Юля из десятого «А»?

— Я твои вкусы вообще не понимаю.