Моя Святая Земля

– Приёмная матушка, - продолжал Сэдрик.
– Неважный, прямо скажу, присмотр за человеческим детёнышем, но другого-то не было... Вот она - да, она аристократка была при жизни. Своих-то детей не было - вот и возилась с проклятым младенцем, - неожиданно Кирилл услышал в его голосе нотки настоящей нежности.
– Я лет до семи жил по ночам, что ты хочешь... Читать-писать научила, манерам - тоже пыталась. И контролировать Дар. Можно воды? Ну так вот. Учила меня управляться с Даром - вампиры обычно в этом смыслят хорошо. Я в семь лет был приличный некромант, - закончил Сэдрик и улыбнулся, почти весело.

– Некромант?
– в сознании Кирилла всё вдруг встало на места - включая содрогающийся бифштекс.

– Ну, Дар-то... У нас с тобой, государь - с Даром всё хорошо. Только с разных сторон. За тебя два родных и любящих человека жизнь отдали - мать твоя, государыня Амалия, и её барон, побратим твоего отца-короля. Такое дело белому очень способствует. Светишься ты, как маяк - все бабочки на тебя летят, я так думаю... А за меня мой папаша, старый пёс, чужую душу аду продал, свою погубил. Тоже, знаешь, не гнилая кочерыжка.

Кирилл изо всех сил пытался не дать уму зайти за разум - но слушать было тяжело, вникать - ещё тяжелее, а воспринимать всерьёз - почти невозможно. Мешало начать играть в дешёвый фэнтезийный роман только отчётливое понимание, физическое, телесное понимание того факта, что его собственный, так сказать, Дар - то, что Сэдрик назвал "благословением" или "благодатью", как и сам Кирилл бессознательно называл про себя - истинная правда, ощутимая, доказуемая реальность.

Да и то...

– Погоди, Сэдрик... Вот ты говоришь, что я - король.

– Точно, государь. Тебя Творец благословил. На крови твоих родных, на любви там, на самопожертвовании - что Небесам особенно мило. Истинный король, всё верно.

– Допустим. Но ведь кто-то же правит той страной, откуда ты сюда прибыл?

Сэдрик положил вилку.

– Ага, - сказал он.
– Это самое интересное. Я говорил, что мы с тобой родились в одну ночь? Так вот, не мы одни. Есть ещё один хрен, который родился в ту же самую ночь, только ближе к утру. Родился аккурат после того, как моему папаше проломили башку - тебя тогда на Святой Земле уже не было, потому оно всё и вышло, как вышло - и связан с тобой и со мной этот человек десятком мёртвых узлов.

– Сэдрик!
– взмолился Кирилл.
– Я не понимаю!

– А что тут понимать? На троне - твой кузен, Эральд. Алвин. Как это называется? Узурпатор. Тот самый хрен, чью душу мой папаша, придурок, по приказу твоего дяди-принца, который тоже придурок изрядный, продал Тем Силам. За корону, за власть, за все возможности. И на следующий день его благословило... что-то. В осквернённом храме. Вот эта тварь, без души, благословлённая адом, как он есть, сейчас в твоей стране на твоём троне и сидит. Как тебе?

– Жесть, - сказал потрясённый Кирилл.
– И что? Что я должен делать?

– А я знаю, что ли?
– удивился Сэдрик.
– Понятия не имею. Это ты - благой государь, а не я. Тебе виднее.

Мне виднее, подумал Кирилл. Прелесть Сэдрик. Какого высокого мнения он о своём короле...

***

Сэдрик сидел на корточках у кровати Эральда и смотрел, как король спит.

В комнате не было темно: на окнах здесь не делали ставен, а шторы из мягкой ткани Эральд не задвигал. И Сэдрик, видящий, как кошка, даже в глубокой темноте, рассматривал лицо своего короля - а тот не чувствовал взгляда и не просыпался.

Детское лицо.

Даже не верится, что Эральд родился с Сэдриком в один день. Он - ещё мальчик. И дрыхнет, как мальчик.

Благой король оказался в точности таким, как на миниатюрах в старинных книгах и на витражах в храмах. Лицо, тело - как у статуи Божьего вестника. Волосы - золотая пшеничная солома. Глаза - синие, чистые. Хорошо высшие силы пристроили своего протеже - по лицу, по осанке, по голосу, по словам, по всему видно, что никогда он не знал зла, государь Эральд. Не касалось его зло, если оно в этом мире и есть.

А сторонним глазом кажется, что нет его тут.

И Сэдрик чувствовал гадкое желание наплевать на всё и поселиться здесь. Ну, почему бы и нет? В раю - хорошо, зачем возвращаться в кровавый кошмар, который остался дома? Ради чего, во имя мрака?! И ради чего тащить туда этого чистого ребёнка, который ничего не понимает? Что там будет с ними?

Ради людей? Ага. А эти люди хоть пальцем шевельнули бы ради Сэдрика? Ничего он хорошего от людей не видел - и не увидит. Белый король - другое дело, абсолютное милосердие, любит всех. Так ведь люди, редьку им в зубы, и его любовь раздерут на клочки! У него же никакой защиты нет. Вряд ли короли, которых воспитывала Святая Земля, были когда-нибудь такими милыми, как этот младенчик...

Ради спасения души отца? Ага. Который сделал ребёнка несчастной шлюхе, случайно, а сам, конечно, даже не почесался. Вспомнил о своём незаконнорождённом сыне только после того, как сдох, старый пёс. Спохватился. И теперь решил, что именно Сэдрик и должен подать ему чашку водички в его аду. Раньше надо было думать о душе...

Так ради чего, прах побери?!

Сэдрик и так сделал втрое больше, чем должен был. Заплачено за один шаг. Шаг туда, шаг сюда... Может, пусть пропадает эта плата? И если прекрасный государь Эральд жалеет абстрактных людей, то Сэдрику на конкретных людей - наплевать, вот наплевать! Кто-то, конечно, сильно страдает. А кому-то наоборот - жить в стране, которой правит ад, очень хорошо. Даже лучше. Весело. Ведь многим - весело! А если им весело губить собственные души, то за какие грехи Сэдрик должен пытаться их души спасти? И зачем?!

Провались оно всё в пекло!

Как было бы здорово здесь остаться! Сэдрик наслаждался небывалым физическим покоем. Мыться так, как моются тут - жидким мылом с райски прекрасным запахом, горячей водой, которой сколько угодно, искусственным дождём - было неописуемо. Было прекрасно. Да только ради этого любой бы остался! На теле и волосах Сэдрика остался след этого запаха, а ощущение абсолютно чистой кожи, чистых волос и чистой одежды было ему доселе незнакомо - но как бы хотелось к этому привыкнуть!

Так же, как привык Эральд.

Жить в этом доме... Ну да, громадный дом принадлежит многим семьям, но конкретно эти покои - великолепны, королям впору. Сверхъестественно удобны, всё - и мебель, эти дивные кресла или диваны, с которых не хочется вставать, и удивительные машины, которые хранят и готовят еду, моют посуду, стирают одежду, втягивают во чрево мусор и пыль... А живые картины! Да что говорить... отхожее место, которое очищает водой себя само, пахнущее морозной свежестью, вылетающей из сосуда - удивительная диковина, завидная. Каждая мелочь совершенна.