Моя Святая Земля

Потому что ад правит на Святой Земле.

И именно Кириллу надо что-то сделать с этой кромешной безнадёгой, как-то спасать, защищать, беречь - но как?! Куда бежать? К кому обратиться? И что это даст, если ад буквально у власти?

Как это выглядит в действительности - "ад у власти"? Что есть у короля-узурпатора, лишённого души? Адский спецназ? Палантир, в котором сейчас отражаются Кирилл и Сэдрик? Демоны? Драконы? Вампиры? Что?

С чем предстоит столкнуться? И разве можно справиться с этой чудовищной силой, оставляющей искалеченные застывшие тела на пропитанной кровью земле?

Кирилл мотнул головой, отгоняя бесполезную тоску. Такие задачи всё равно никогда не решаются с налёта. Надо смотреть и думать.

Впереди уже виднелась часовня, о которой говорил Сэдрик: луна золотила шпиль-стрелу, и металлический глаз на шпиле сиял в лунном свете голубым, огранённым, как бриллиант, стеклянным зрачком.

Кажется, именно при виде этой часовни Кирилл впервые подумал, что о Средневековье речь не идёт. Во всяком случае, о том, что так звалось в том мире, где он вырос. Это сооружение из странного сна, иномирная готика, не вписывалось в рамки его школьных представлений о человеческой истории.

В этом мире, быть может, были сосны, кошки, лошади и луна. Но сам мир был другой, с другими мерками. И часовня с сияющим глазом на шпиле показалась Кириллу более чуждой, чем обряд с призраками на лесной поляне.

Но, когда Кирилл и Сэдрик подошли, когда Сэдрик тронул дверь из ажурной чугунной решётки, и дверь открылась, не скрипнув - вот тогда Кирилла вдруг посетило озарение, такое яркое, что он зажмурился.

Отсюда его забрали. Сюда он вернулся. Король Эральд. Он стоит на том самом месте, куда его - младенца положил Гектор. И эти чугунные воротца были заперты в ту ночь, отрезав Гектору путь к спасению. Теперь монахи не запирают их никогда - Кирилл увидел скобу для висячего замка, сплющенную так, чтобы замок нельзя было вставить. Символ. Напоминание.

И от этой сплющенной скобы повеяло неожиданной надеждой. Монахи не просто помнили Гектора. Они позаботились о том, чтобы твари из ада больше никого не убили на священном пороге. Кто-то, видимо, молился тут, прося прощения - и у Творца, и у страдающей души солдата, заслонившего собой ребёнка.

– Заходи, - окликнул Сэдрик из тёмной холодной глубины часовни, и Кирилл вошёл.

Пространство внутри было крохотным, но высоким и гулким; в темноте журчала вода - и звук этот казался очень громким.

Сэдрик вынул из кармана зажигалку, чиркнул пьезой и зажёг крохотный огонёк в чашечке на трёх тонких ножках, стоящей на каменном постаменте - Кирилл подумал, что этот постамент и есть алтарь. Огонёк озарил картину на штукатурке: неописуемый и не очень человеческий лик, древний и юный, с бездонными глазами, в которых мерцал целый космос, лик, осиянный солнечной короной. Творец.

Религиозным Кирилл не был никогда, но этот странный лик, написанный на старой штукатурке, вызвал непривычный подъём в душе. Истинная вера? Вера предков? Откровение? Генетическая память?

– Вот и я, Господи, - сказал Кирилл, уверенный, что его слышат.
– Дома. Здравствуй.

Сэдрик хмыкнул.

– Эх... а я был уверен, что Творец чудо явит.

– Мы ещё не заслужили, - улыбнулся Кирилл. С его точки зрения чудеса уже были.

При свете лампадки-коптилки он оглядел внутренность часовни. Родничок бил прямо в чаше для святой воды; для верующих чаша всегда была чудесным образом полна. Сток, по-видимому, был где-то под каменными плитами пола и создавал забавный акустический эффект - тот самый милый звук, ради которого люди заводят водяные часы и домашние фонтанчики. Журчание, отражённое камнем, умиротворяло и завораживало.

Несколько каменных плит напротив фрески были приподняты над полом. Кирилл догадался, что это могила, раньше, чем разглядел надпись, выбитую в камне: "Барон Гектор из Солнечной Долины, оруженосец государя Эральда". Барон Гектор лежал так, чтобы оказаться лицом к алтарю, если решит встать, подумал Кирилл. Видимо, имеется в виду, что он встанет в день Страшного Суда... если Страшный Суд упоминается в здешнем священном писании.

Оруженосец короля Эральда... Какая печальная ирония...

Кирилл присел на корточки у могилы, тронув холодный камень.

– Здравствуйте, Гектор, - прошептал он еле слышно.
– Мне так жаль, что я вас почти не помню... Но я знаю, как вы за меня сражались, мне это снилось. Спасибо вам. Мама вас, наверное, уже поблагодарила, да? Вы ведь с ней и с отцом - в раю?

Кирилл ощутил жар неожиданных слёз и смутился. Оглянулся на Сэдрика.

– Не обращай внимания, - сказал Сэдрик.
– Молись, считай, что меня нет. Я бы тоже за него помолился, но я проклят, меня не услышат.

– Господи, - шепнул Кирилл почти беззвучно, - Сэдрик ведь ерунду городит, да? Наговаривает на себя? Он ведь, по сути, тоже оруженосец короля Эральда, я - Эральд, я догадался. Я вообще хорошо, кажется, понимаю Твои знаки и намёки, только молиться не умею, прости... но Ты ведь понимаешь, что я молюсь за него?

Вправду ли в часовне стало чуть теплее, или Кириллу это показалось - он так и не понял.

***

Принцу Бриану снился яркий сон.

Ему часто снились сны, наполненные бредовой яркостью, но обычно они были бессвязны, муторны и абсурдны. Из таких снов разум всплывал, как из болотной жижи - с неимоверным трудом, в боли и тошноте - и реальный мир оказывался серым, как дорожная пыль.

Всё бывало припорошено этой пылью, даже свет.

Но этой ночью сон не был похож на бред - ни фантасмагорических видений, ни муторной нелепой работы, вроде бесконечных и бесплодных попыток прочесть нескончаемый, дико запутанный, внешне бессмысленный, но таящий глубочайший судьбоносный смысл документ.

Бриану снилось, что он входит в храм Святой Розы. Бриан давно и истово ненавидел это место: ему казалось, что на каменных плитах, на стенах, даже на росписи и мраморе статуй - на два пальца какой-то омерзительной слизи, невидимой, но осязаемой. Но во сне храм был другой.

Будто... до. До всего. Светел и чист.

Каменные плиты пола золотила сияющая в храмовых окнах луна - и заалтарный образ словно подсвечивался изнутри. Не так, как теперь.

И рядом с чашей святой воды, в лунном свете, стоял белокурый мальчик, похожий...

На статую Божьего вестника?

На Амалию? Или на брата?

Нет, не на брата. У покойного брата не могло быть такого выражения лица, такого взгляда, кроткого и непреклонно упрямого. Нет... на неё.

Так бы выглядел её давным-давно умерший младенец, будь он жив. Сейчас он был бы ровесником твари.