Моя Святая Земля

Зато здесь - вот она, боль. Давай, лечи.

Кирилл сел. Он думал о мире, в котором вырос, о море сиропа, о всеобщей любви, вызванной королевским даром и только им, о своей совершенно пустой жизни в круге благости, наполненной лишь ожиданиями перемен - и чувствовал, насколько в мире, где он родился, всё заострённее и важнее. Он уже уверовал самым истовым образом - и осознал, что именно на Святой Земле его место. Этим холодным тёмным утром, в продымлённой избе, жилище нищих крестьян, рядом с их голодными ребятишками - Кирилл переставал быть Кириллом даже для себя самого. Он становился Эральдом не только на словах.

И Эральд чувствовал голод, душевную боль, беспомощность, тоску и безнадёжную любовь к своей несчастной родине - удивляясь силе эмоций, совершенно не соответствующей ситуации. Что там обычно пишут в книжках? Вот с этаким пафосом янки полагается двигать прогресс при дворе короля Артура.

А что делать королю Эральду при своём собственном несуществующем дворе, со своим незаконченным школьным образованием и единственным полезным умением - исцелять наложением рук? Прогрессорствовать? Вот прямо на этом вытертом до блеска локтями грубом столе остриём Сэдрикова заговорённого ножа нацарапать чертёж будущей атомной электростанции?

– Проснулись, мессир, - констатировала старуха.
– Доброго утречка.

– Доброго, - сказал Эральд, чуть смутившись.

Сэдрик протянул младенца Ренне, и она забрала его к себе на печь, прижала к груди. Младенец обрадовался и что-то заворковал - он, кажется, чувствовал себя лучше, чем старшие дети.

– А что у тебя с рукой, парень?
– спросила Ренна.
– Покалечился?

– Вроде того, - мрачно ответил Сэдрик и, обернувшись к Эральду, сказал, хмурясь.
– Знаешь... дела-то плоховато идут. Сон мне приснился паршивый. Совсем паршивый.

– Нынче можно снам не верить, - сказала старуха с искренним участием.
– Новогодье уж прошло, а до дня преподобной Иликены-девственницы ещё сколько... да и луна на ущерб идёт.

– Я думал, это я тут специалист по снам, - улыбнулся Эральд.
– Но дрых, как убитый - если что и снилось под утро, не помню.

– Ты специалист, - согласился Сэдрик.
– А у меня просто предчувствие плохое, и всё тут.

– И что делать с твоим предчувствием?

– Понятия не имею. Что с ним сделаешь...

– Ладно, - сказал Эральд как можно бодрее.
– Давайте завтракать. Смотрите, дети!

И дети заворожённо посмотрели, как Эральд разворачивает шоколадную плитку. Фольга обёртки, её хруст и блеск, привела малышей в такой восторг, что Мона даже подала голос.

– А это настоящее золото, мессир?
– спросила она шёпотом.

Старуха неодобрительно зыркнула, но Мона не заметила.

– Это ты - настоящее золото, Мона, - сказал Эральд.
– Очень хорошая девочка, и сестрёнки с братишками у тебя тоже золото. А эта штука - просто блестящая... ну, как объяснить... тоненький-тоненький-тоненький листик металла.

– Железа?
– поразился малыш, которого, если Эральд запомнил верно, звали Тобином.

– Серебра, вроде, - сказала старуха.
– Из этакого делают розочки на храмовые свечи. Небось, грошей по пять такая розочка...

– Вам нужно?
– Эральд протянул ей фольгу.
– Это не серебро, но блестит... может, и можно сделать из него розочку. Возьмите, если для чего-нибудь пригодится.

– Как это вы так всё раздаёте, - сказала старуха с лёгким укором.
– Этак и разориться недолго.

– А у меня и нет ничего, - сказал Эральд весело.
– К тому же, я понятия не имею, куда можно пристроить этот листочек. Не в нём дело: в него было завёрнуто лакомство. Пробуйте.

Шоколад произвёл сильнейшее впечатление - и не только на детей. Даже всезнающая старуха, принюхавшись и лизнув, не определила, что это за дивный продукт такой.

– Себе возьми, - сказал Сэдрик.
– Так и будешь смотреть, как другие едят, пока ноги не протянешь?

– Слишком мало, - вздохнул Эральд.
– Где бы нам ещё раздобыть, а? Чтобы хватило надолго? Как ты думаешь, на что мы можем выменять мешок муки, Сэдрик?

– Ты только о здешних печёшься, или вообще обо всех?

– Я думаю, что мы теряем время, - сказал Эральд грустно.
– Но никак не могу придумать, что делать дальше. Вот что нам делать, посоветуй. Куда идти? С кем разговаривать? Что менять?

– Никому не верю, кроме...
– Сэдрик запнулся.
– Кроме подданных Лео. Так что не очень хорошо представляю, куда нам идти. У меня только две мысли, обе никуда не годятся.

– Расскажешь?

– Выйдем на двор.

Эральду не хотелось на холод, его слегка знобило - но не годилось обсуждать в избе дела, которые могли втянуть хозяек в неприятности. Надо было придумать, чем согреться - и Эральд достал несколько порционных пакетиков кофе, последний резерв, нечто, напоминающее еду, но ею не являющееся.

Старуха налила кипятка в глиняную чашку и пронаблюдала, как Эральд растворил кофейный порошок. Всем было интересно - и он растворил в другой чашке ещё один, но кофе без сливок и сахара не произвёл должного впечатления, а добавлять сгущённое молоко Эральд не рискнул. Мало ли, на сколько придётся растянуть эту банку, если у Ренны вскоре не появится своё молоко.

Не то, чтобы чашка горького пойла насытила, но согрела и создала некоторую иллюзию энергии. И с чашкой в руках, накинув куртку, Эральд вышел во двор за Сэдриком.

Стояло пасмурное утро, было сыро, серо - оттепель. Грязный снег размяк и потемнел; избы, целые и сгоревшие, похоже чернели в утренней серости. Часовни поблизости не оказалось; загадочный огонёк, вероятно, горел ночью на чердаке довольно большого дома - то ли жилья деревенского старосты, то ли просто более зажиточного жилища, чуть возвышающегося над прочими. Было слишком тихо для бодрого утра в обитаемой деревне. Эральд не слышал ни скотины, ни прочих хозяйственных шумов, только кто-то невидимый гулко колол дрова, да тянулись слабые дымки над несколькими крышами.

И Эральд снова вспомнил войну в другом мире. Теперь пришла в голову деревня на оккупированной территории: в картину вписывалось и безлюдье, и отсутствие обычных сельскохозяйственных животных, и обгорелые печи на месте сожжённых изб. Жители ушли в партизаны, подумал Эральд и тут же поправил себя - в разбойники. Далеко не так героически и прекрасно.

– Эй, государь, - тихонько окликнул Сэдрик.
– Проснись. Слушать-то будешь?

– Да, да. Прости. Ты сказал, две мысли?

– Ага. Первая - спрятать тебя где-нибудь. У Лео спросить, где - и пусть тебя охраняют его младшенькие. Они - бестолковые, но верные.