Моя в наказание

Знаю, что ни с кем больше и никогда ни одна женщина не почувствует себя такой нужной, как с рожденным пусть в муках, но в отчаянно сильной любви ребенком.

Я на цыпочках выхожу из детской спальни, оставляя дверь открытой на щелочку.

Дальше — моя каждодневная рутина. Гружу вещи в стиральную машину. Глажу стирку. Уделяю время себе, если есть силы и желание.

Тоже стыдно, но после возвращения в нашу жизнь Айдара этого желания стало значительно больше. Я часто стараюсь критически оценить, как выгляжу. Осматриваю себя со всех сторон, как будто… Как будто могу быть ему нужной. Желанной опять…

Ух… Лучше даже не думать в эту сторону. Мурашки бегут. Тревожно. Страшно.

Мне теперь всегда страшно и непонятно, что будет дальше.

Тщательно проглаживаю блузку, как будто он снова может явиться в ателье, когда слышу вибрацию телефона. К моему счастью, это Лейляша.

Поднимаю трубку, включаю динамик и кладу мобильный на гладильную доску.

— Привет… — В моем голосе сразу и доброжелательность, и неловкость, и извинение. Я обещала набрать подругу еще на прошлой неделе, да все как-то…

Она знает очень мало: что Айдар нас нашел. И что хочет видеться с дочерью. Остальное для подруги в тумане. Не могу сказать, что для меня прямо-таки ясно. Наверное, поэтому и не делилась. Даже это откладывала.

— Ну как ты, Ручеек? Я так волнуюсь…

Вздыхаю, с нажимом проезжаясь утюгом по тонкой ткани.

— Сафику сегодня ручку прищемили… — Знаю, что Лейла спрашивает не об этом, но все равно делюсь.

Подруга цокает языком. Качает головой. Я вздыхаю еще раз…

— А я даже ответить виновнице ничего не смогла. Стыдно так…

Шепчу, чувствуя, что уши загораются. Может Айдар вспоминает? Вряд ли добрым словом.

— Но все хорошо?

— Да. Испугалась просто… И она, и я…

Слышу улыбку.

— Болат вчера вон тоже ка-а-ак грохнулся… Ка-а-ак расплакался… Я-то уже привыкла, знаю его. Громкий он у нас, а Азамат перепугался больше сына. Виновных всё искал… Никак не мог успокоиться…

Мне кажется, Лейла и сама понимает, что разговор свернул немного не туда. Но я — раньше. В груди печет. У детей должны быть папы, который за них любово виновника на тряпки.

Мне просто повезло, что Сафие приняла мой сумбурный рассказ о том, что папу у нас Аллах забрал. Но это не значит, что она в нем не нуждается.

И не значит, что я имею права ее лишать, когда он уже в прямом смысле топчется на пороге.

— Что там он, Айлин? — Лейла спрашивает напрямую, я опять-таки вздыхаю.

Ставлю утюг вертикально, чтобы дырку не пропалить. Беру телефон. Выключаю динамик и подхожу к окну.

Сафи спит. Не подслушает и не сопоставит, но я все равно зачем-то таюсь.

Прижимаюсь лбом к стеклу, смотрю на город. Он не у моих ног, конечно. Я — как и наш этаж — личность посредственная. Не то, что некоторые.

И угораздило же связаться с таким… Влюбиться в такого. Такому отдаться. Такого предать…

— Ничего особенного, Лейл. Как я и думала. Зол до ужаса. Ненавидит меня. Не простил. Сафи хочет… Забрать или видеться.

— Ой, Аллах… — Подруга пугается, качает головой. Мне еще хуже. Она тоже считает, что угроза может быть совершенно серьезной. — Прямо забрать? Так и сказал?

Киваю. Похоже, себе, а не ей.

— Да. У меня с документами проблема… — Замолкаю, а потом думаю: да какой смысл вокруг да около ходить? — Поддельные они. Он сразу сказал, что при надобности сможет доказать. А пока будут разбираться…

Я говорю и ответ напрашивается сам собой: нельзя с ним ругаться. Нельзя в схватку. Он меня размажет до мокрого следа на асфальте. Но как же с ним мириться, если он так сильно ненавидит?

— Ты говорила, что хотела ему про дочку сказать? — вздыхаю.

— Ему не важно, что там я хотела. Почему флешку подсунула. Почему ребенка скрыла. Я мразь для него…

— Не говори так, Ручеек. Ты мать его ребенка. Ты ему такой подарок сделала…

В груди становится тяжело. В глазах собираются слезы. Даже не знаю, откуда так резко. Почему так себя жалко.

Запрокидываю голову. Дышу носом.

Я не рассматривала для себя аборт. Я не такая. Я Сафи любила еще раньше, чем мы ее зачали. Сама бы умерла, но ее родила. И благодарности за это не жду. Но как же тяжело знать, что он видит во мне только плохое. Только черноту, которая живет в каждом. И в нем тоже. Но меня даже вопреки всей черноте тянет. Я даже вопреки мечтаю, что может быть когда-то…

— Не знаю, как Сафичке сказать, Лейляш…

Возвращаю себя из обжигающего холодного океана наших с Айдаром отношений хотя бы на льдинку родительства. Мотаю головой. Опять смотрю вниз в наш двор. Представляю, как неуместно здесь смотрелась бы его новая шикарная машина.

А потом думаю: вот бы Сафичке на такой покататься… Вот бы ей в столице пожить… Вот бы на руки и вжу-у-ух…

— А если он ее против меня настроит? — Спрашиваю шепотом. Надеюсь, даже Аллах не расслышит. А то вдруг решит меня так и наказать?

— Не будет такого, Ручеек. Не будет…

— Он очень злой, Лейла. Очень-очень. Ты не представляешь. Ты глаз его не видела…

Вспоминаю и тру плечи. Я бы в двадцать под таким взглядом расплавилась. И сама толком не знаю, как сейчас устояла.

Лейла подхватывает эстафету тяжелых вздохов. Молчит пару секунд. Колеблется может, не знаю.

— А ты не спорь с ним, Айка… Будь мудрой. — Она замолкает. Может ждет, что я начну прирекаться. Но я не спорить хочу, а найти выход. Пусть мне Лейляша подскажет. — Злится? Пусть злится. Признай вину, даже если не чувствуешь. Не питай его злость. Она сойдет на нет. А любовь вернется. Он на тебя не злился бы, если не любил… Ему было бы всё равно. А раз не всё равно…

— Не думаю… — Улыбаюсь невесело. Теперь не спорит уже Лейла. Так и молчим друг дружке. Подруга просто как бы рядом. Не бросает.

Когда становится прямо-таки неловко из-за затянувшегося молчания, мотаю головой и возвращаюсь к гладильной доске. Беру утюг.

— Так а что там Болатик? Упал? Толкнули, что ли? — меняю тему. Слушаю вроде бы внимательно, а сама в голове так и кручу…

Всю ночь кручу. Когда Сафичка утром приходит и заползает под руку кручу. Когда готовлю ей кашу, с ложки кормлю между сонными кивками головы. Когда волосы заплетаю…