Моя в наказание

Как же… По работе…

Тоже ребенку своему врешь, Салманов. Тоже врешь.

Молчу об этом, вскидывая взгляд в зеркало заднего вида. Встречаюсь с глазами мужа. Молниями бьет. Тушуюсь. Опускаю.

Чтобы обвинять, нужно быть сильной. Эту истину я тоже усвоила.

Слава Аллаху, мы едем в нашу с Сафиком квартиру. Напрямую я не спрашивала, но поначалу волновалась. А вдруг в другое место? Вдруг снова в ту гостиницу?

Не хочу там видеть своего ребенка…

Морщусь и мотаю головой. Отворачиваюсь к окну.

Айдар выходит первым, я начинаю отстегивать ремни. Сафие заснула. Даже не знаю, будить ее или…

Прижимаюсь ладонью к плечику, когда с ее стороны открывается дверь.

Айдар мажет по мне взглядом и командует:

— Не буди. Я занесу.

Одергиваю от своего ребенка пальцы, как по приказу. Слежу, как берет на руки.

Сафи — мягкая и сонная — выглядит совсем беззащитной. Доверчиво прижимается. Я чувствую себя гадкой мачехой, а не мамой. Уже сто миллионов раз пожалела о своей лжи.

Сначала бегу перед ними, чтобы открыть дверь в подъезд. Потом — за. В лифте жму на пятый, Айдару даже не приходится приказывать. Задерживаю дыхание, пока кабина с подозрительным скрежетом поднимается…

Пространство вокруг Айдара звенит напряжение. Я кожей чувствую кучу незаданных вопросов-претензий. Ты каждый день мою дочь возишь на этом лифте? Ты часто гуляешь в том парке? Ты продолжаешь отношения с тем парнем? Про температуру ты спиздела?

Дрожащими пальцами открываю входную дверь. Тяну ее на себя, как прислуга. Первым в квартиру заходит Салманов.

— Детская — вторая дверь слева.

Не кивает. Не смотрит. Не благодарит.

Не разувается.

Несет туда, куда я указала.

Я думаю пойти за ними, но дверь красноречиво закрывается у меня перед носом.

В висках взрывается. Перед глазами красные пятна.

Так и стою — в коридоре — закрываю их и стараюсь размеренно дышать.

Он злится. Я сама понимаю, что прав. Но я — мать. И он с этим ничего не сделает. Никак. Никогда.

Расшатанные нервы не дают угомониться. Хочется нажать на ручку и доказать, что я тоже умею добиваться желаемого, но вместо этого я силой заставляю себя отойти.

На кухню. Мечусь по ней, пока не слышу, что Айдар выходит.

Замираю тут же. Чувствую себя героиней фильма, но не романтической комедии, к сожалению. Что-то из ужасов.

Мужские шаги кажутся тяжелыми. Я жду удара по затылку, не меньше.

Дыхание частит. Сбивается.

Тянусь к шее, сжимаю ее и разворачиваюсь, чтобы тут же встретиться с бетонной стеной, о которую я в итоге наверняка разобьюсь.

Выпаливаю на опережение:

— Прости.

Мне кажется, что мы одновременно и на один интервал задерживаем дыхания.

Айдар моргает. Я тоже.

Трясет головой, лицо трет…

Поднимает глаза на меня — уже трезвые. Колкие.

— Не прощу, Айлин. Слишком много приходится тебе прощать. Постоянно тебе что-то нужно прощать.

Я не смею ответить: а тебе нет?

Молчу, выдавая свое пограничное состояние громким дыханием.

Кусаю губы, чтобы не дрожали. Впиваюсь в кожу пальцами и ногтями.

— Я не глумилась… — Шепчу, немного успокоившись. — Я испугалась просто. Ты снова давишь… Ты постоянно давишь…

Айдар отмахивается. Делает шаг вглубь комнаты. Окидывает ее взглядом и кивает на кулер.

— Воды налей…

Исполняю непрекословно. Когда отдаю — касаюсь кончиков его пальцев. Волнуюсь, одергиваю и тру.

Слежу, как жадно пьет. Он протягивает — наливаю еще. Отказывается.

— Я ей объясняла все… — Оправдываться бессмысленно, я понимаю. Что он знает обо мне, как о матери? Я потеряла ее в Риме, я придумала ее болезнь. Я повела ее на свиданку с ухажером. Она чуть не угодила под машину… — Она просто очень тебе обрадовалась…

У Айдара ноздри раздуваются. Из кучи вариантов он выбирает далеко не самый страшный:

— У детей атрофирован инстинкт самосохранения, Айлин. Они не понимают, что такое опасность, пока не почувствуют ее на себе. Иногда надо быть жестче, понимаешь меня?

У меня от удивления расширяются глаза. Айдар давит своим присутствием, я отступаю и мотаю головой.

— Мы с Сафие обо всем разговариваем…

— Айка, — рубит мои слишком правильные, и, как оказалось, опасные речи. — Ей четыре года. Она, как сама мне с радостью рассказывает, часто теряется потому что слишком самостоятельная. В твоем воспитании явная брешь, понимаешь?

Молчу. Внутри клокочет. Наружу выйти возмущению не даю. Он хочет сказать, что я для дочки недостаточно авторитетна?

— Не справляешься. Одной тебя ей не хватает, как бы ты себя ни убеждала.

Он не винит меня напрямую, но своими безапелляционными утверждениями режет без ножа.

В глубине души я и сама это понимаю. Но как такое принять? У меня разве был когда-то выбор?

— Я справляюсь, как могу, Айдар. Я всю себя вкладываю.

— Всей тебя ребенку мало. Как видишь.

Мы снова молчим. Айдар смотрит на меня, не приближаясь. Я тоже не подойду. Мне кажется на пару сантиметров ближе — током бить начнет.

Блуждает по лицу. Спускается ниже. Возвращается. Еще сильнее злится. Накручивает себя.

Матерится, уверена, но мысленно. При Сафи, даже спящей, ни слова кривого.

— Это твой ответ на мои слова о наказании? — спрашивает, вернувшись к глазам.

У меня щеки вспыхивают. Нет, конечно.

Мотаю головой. Когда смотрю на Айдара — понятно, зря. Он уже всё сложил.

— Твое упрямство могло стоить нам очень дорого, Айлин.

Снова «Айлин» и снова бесконечно больно.

— Прости…

Повторяю, от него отскакивает и падает к моим ногам.

Только я бросала белый флаг, а вернулся пепел.

— Что такого страшного в словах «он — твой отец»?

Новый вопрос повисает в воздухе. Я бы сказала, но это разозлит тебя еще сильнее.

Моя правда слишком страшная. Даже такой, как ты, к ней не готов.