Моя в наказание

Беру себя в руки и начинаю складывать вещи аккуратно.

Думаю: а с чего я решила, что он тут же бросится нас искать? С чего решила, что вообще бросится?

Какое-то время я следила за его жизнью. Мне важно было, чтобы он оказался на свободе. Потом — чтобы был жив и здоров. Это всё длилось до момента, когда я нашла в себе силы признаться: он меня не простит. И искать уже не будет. Ждать бессмысленно.

После этого следить стало слишком больно. А всё, что больно мне — плохо для Сафие. В последний раз я думала позвонить ему, когда дочке было полгода. Не смогла.

Поэтому не знаю, что с ним сейчас.

Может он здесь со своей девушкой, а то и новой женой? Может у него есть семья и ребенок в ней?

Ужасно, но раньше эта перспектива меня убивала, а сейчас дарит подобие надежды. Я больше всего хочу, чтобы он не влез в нашу хрупкую реальность. В нашу маленькую семью.

— А сколько тебе, ханым? — спрашиваю неправдоподобно бодро, смотря на собственную дочь. Она хмурится, упирает руки в бока. Подозревает меня вряд ли во лжи, скорее в бреде.

— Скоро будет пять. — Сообщает, а я стучу себя по лбу.

— Ну точно же! А я сказала три? Вот глупая! — Качаю головой и цокаю языком, продолжая собирать наши вещи.

— Мам, а мы куда? — Сафие подползает к горе с одеждой. Тоже вытаскивает оттуда свое платье. Стряхивает его, начинает складывать.

Помощница моя. Заюшка.

Я люблю ее сильнее всего в этом мире. Я каждое утро и каждый вечер благодарю за нее Аллаха. А ещё я очень благодарна за нее Айдару. Только не надо нас больше трогать. Я помню, в насколько опасном мире он живет. Я не дам втянуть в это своего ребенка.

— Красиво? — сложив платье, Сафие спрашивает. Я киваю и улыбаюсь.

Бережно кладу его на свою стопку.

— Еще бери.

Она слушается с радостью. Высовывает кончик языка от усердия и берется за дело.

— Так куда, мам? Тебе не понравился Айдар-р-р?

Она задает сразу два вопроса, я даже не знаю, на какой ответить сложнее.

Айдар-р-р-р мне понравился очень. От него у меня по-прежнему перехватывает дыхание. Я, наверное, и в этом совсем глупая. Думала, разлюбила, а теперь…

Не знаю, как переживу это. Как опять приду в себя.

Но надо. Очень-очень надо как-то жить.

— Мы домой уже, Сафичка.

Дочка замирает и смотрит на меня удивленно. Разбивает своим взглядом сердце.

Так больно ее разочаровывать. Так больно, черт!

Я знаю, что обещала длинное путешествие. Знаю, что моя Сафичка слишком умная, чтобы не понять: все идет не по плану.

— Это потому что я потерялась? Ты меня наказываешь? — шепчет. Опускает ручки. Я несдержанно выдыхаю. Шагаю к ней и протягиваю свои навстречу.

Она встает — подхватываю.

Моя крошка и правда уже совсем большая. Преимущественно ходит своими ногами. После сегодняшней погони от Айдара я нехило натрудила спину, теперь отзывается. Но я игнорирую боль. Качаю ее, улыбаюсь. Крутимся. Танцуем. Отвлекаю, как могу, пока она не заулыбается.

Я никогда ее не наказываю.

Я ненавижу наказания.

— Нет. Я тебя не наказываю, кызым. Просто у меня срочные дела. Мы еще приедем. Я тебе обещаю. Я заработаю нам много-много денег и приедем!

Возвращаю дочку на кровать, она плюхается и снова берется за вещи.

У меня сердце до сих пор бьется бешено, но немного легчает. Мне кажется, Сафие поверила.

Раньше я думала, что дети в четыре с хвостиком не могут быть настолько сознательными. Но моя — очень.

Первые два года её жизни были сложными для меня в физическом и материальном плане. Ни о каком университете уже и речи не шло, конечно же. Нужно было зарабатывать, выкручиваться, применять себя. Мне кажется, тогда я жила в каком-то бреду. Сейчас тоже всё не безупречно, но я горжусь тем, что справилась, ни у кого ничего не попросив.

Ни отец, ни Айдар не поверили бы, что та Айлин на такое способна.

Правда Айдар и в предательство мое не верил. А я…

Почти ухаю на свое личное эмоциональное дно, когда лежащий на столике телефон вибрирует.

Я очень боюсь, что это снова Айдар, но нет. Сообщение от Лейляши.

Подруга — единственная, с кем я сохранила связь. И кто знает о Сафичке. У них с Азаматом подрастает сын — Болат. Как мы с Лейлой смеемся — наш будущий жених. Но это если дети захотят, конечно. Пока они даже не знакомы.

Читаю на экране:

«Ну что вы? Завтра дальше?»

Колеблюсь пару секунд, а потом понимаю, что не могу держать в себе. Мне нужно поделиться, а могу я только с ней.

«Я взяла билеты домой. Улетаем вечером»

Лейла читает и остается в чате. В шоке, наверное. И я так.

«Что-то случилось?»

«Да. Мы встретили Айдара»

Я уверена, это прочитать Лейла совсем не ожидала. Я смотрю на экран с надеждой, как будто подруга может успокоить меня одним своим сообщением. Но она его не пишет.

Набирает.

— Балам [3] , никуда не иди, хорошо? — получив кивок от дочери и проверив, что номер закрыт, я закрываюсь в ванной и приваливаюсь спиной к стене.

Закрываю глаза, беру трубку.

Аллах, как же меня трясет! Как же трясет!

— Это не шутка, Ручеек? — Лейла спрашивает осторожно. Я хочу одновременно рассмеяться и расплакаться.

Закусываю губу и смотрю в потолок. Он не слишком четкий. Влага все же собирается в глазах.

Больно давлю зубами на кожу, а все равно не сдерживаю всхлип. Слишком волнительно.

3

Балам — ласковое обращение к ребенку на крымскотатарском.

Зато можно не отвечать. Лучше это была бы шутка.

— И что он? — подруга говорит тихо. В ней я уверена так же, как в себе. За пять лет она ни разу слова лишнего не проронила.

— Узнал. Сафичку узнал…

— Аллах… Вот это да-а-а…

Лейла качает головой. Мне становится еще страшнее. Как так можно было влипнуть? Просто как?

— А как так получилось?

— Она потерялась…

— Опять?

— Лейляш! Да не сыпь ты соль! — срываюсь. Тут же стыдно. Снова плохо…

— Прости, Ручеек. Прости. Говори.