Моя желанная студентка

Спрятав в карман ключи и бумажник, я выхожу из квартиры и думаю, что теперь придется искать Нику по всему кварталу, но она оказывается совсем рядом. Сидит на ступеньках с телефоном в руках и смотрит в окно.

— Вероника?

Девчонка поднимает на меня взгляд больших карих глаз, от недавних слез кажущихся до того ясными, что во мне пробуждаются давно забытые чувства. Я восхищен. Правда, опомнившись от наваждения, подхожу к ней с намерением вернуть обратно.

— Станислав Юрьевич, я…

— Прости, — говорю ей искренне и сажусь на корточки рядом. — Проснись я чуть раньше, то предотвратил бы непонимание. Пойдем обратно.

Она качает головой.

— Нет. Я тут говорила с Андреем, у него своя студия. Пока лежит в больнице, останусь там.

Я стискиваю зубы и сквозь них произношу ее имя:

— Вероника.

— Станислав Юрьевич, знаете, я и вправду не такая, как обо мне можно подумать. — Внезапно говорит Валевская. Она пытается казаться сильной, но ее лицо все равно искажается от слез и затаившейся обиды на весь мир. Я узнаю это состояние. Девчонка, сама того не зная, напоминает мне о моей юности. Но мы с ней разные. И где я справлялся упорством, ей помогают слезы. — Мы не застрахованы от ошибок, — говорит она, срывая голос до хрипоты. — Все, что я умею делать — зубрить и танцевать. И…

— Вероника, — перебиваю ее и сажусь рядом. Шарю в карманах и выуживаю не совсем свежий платок, но какой уже есть. — Перестань корить себя. Я не считаю твое занятие постыдным, а умения бесполезными. Человек, который одним лишь упорством смог собрать столько наград, просто не может быть глупым. Скорее — не приспособленным к жизни. — Утираю ее мокрые от слез щеки и дотрагиваюсь до лба. Она снова горит. — Давай вернемся. У тебя температура.

— Это ваша мама, да?

— Мама.

— Она похожа на мою.

Я вспоминаю внешность ее матери и пытаюсь понять, где же сходство.

— Такая же принципиальная. Цепляется за репутацию, думает о мнении других людей и видит в вас того, кому суждено стать светилом науки. Многие это назовут поддержкой, верой в собственного ребенка, но на самом деле, они пытаются залатать свои неудачи нами. — Вероника проводит пальцем по экрану и открывает сообщения. Я вижу на экране слова, которые задевают даже меня, хотя я давно стал непробиваемым. Это сейчас, когда из моей жизни ушла Аня и ворвалась светловолосая девчонка с умопомрачительным запахом, что-то во мне изменилась. Но всего пару месяцев я был совершенно другим. Прошлый “я” мог бы найти этого старого идиота и свернуть башку за неумение обращаться с собственным ребенком. Однако нынешний считает это дело бесполезным.

Я отбираю у нее телефон и парой ловких движений удаляю сообщение.

— Эй!..

— Не хочу, чтобы ты сидела и перечитывала. Вероника, послушай меня. — Заглядываю ей в глаза и вижу в них пустоту. Еще бы! — Он не стоит твоих слез. Да, это твой отец. В свое время меня тоже задевали слова родителей, но даже если он тебя родил и воспитал, он не имеет права клеймить своего ребенка. Понимаешь меня?

Вероника прячет взгляд, но я мягко беру ее за подбородок, вынуждая снова смотреть на меня.

— Ты не обязана делать то, что не смогли в свое время они. И не принимай их слова за правду. Тем более такие.

— Вы вправду не считаете меня распущенной? — Теперь моя очередь прятать глаза. И прежде чем, я успеваю ей что-то ответить, она делает свои вывода. — Ясно.

В такие моменты, когда наступает бессилие перед женской логикой, хочется выть от раздражения. Как же с ними сложно!

— Вероника! — Хватаю ее за руку и не даю уйти. Я знаю прекрасное лекарство от глупых мыслей, и хоть я потом пожалею об этом, все равно тянусь к ее губам, сухим и до того горячим, что хочется подняться обратно в квартиру и устроить матери разбор полетов. Девчонка тут же сжимает рукава моего пальто и с отчаянием отвечает на поцелуй. Неготовый к такой смелости, я теряюсь, но утренняя особенность мужского организма напрочь выбивает мысли. Хотя нет, одна остается. Казалось бы совсем неважная, но черт возьми, именно она вынуждает оторваться от губ и отстраниться.

— Пойдем. Надо умыться и позавтракать. — Беру ее ладонь в свою и тяну за собой.

— Станислав Юрьевич…

— Вероника, распущен здесь только один человек — я. И у Вишневского ты жить не будешь.

— Почему? — Она округляет в удивлении глаза.

— Я против.

— Но…

— У меня есть другая идея.

— Какая?

— Расскажу попозже. Сначала решим вопрос с неожиданной гостьей.

— Вы же не выгоните ее?! — испуганно произносит девчонка, а потом тянет меня за рукава, умоляет: — Не надо, Станислав Юрьевич. Только не из-за меня.

— Мы никого выгонять не будем. Успокойся.

Я открываю дверь и поторапливаю Валевскую. Правда, одному человеку этот факт совсем не нравится, если судить по раздувающимся крыльям носа.

Вероника скована. Она снимает верхнюю одежду, обувь и смущенно делает несколько шагов вперед. Я замечаю, как именно смотрит на нее мать, вижу презрение и злость, прекрасно осознаю, что виной тому мой выбор в пользу какой-то девчонки. Ведь я пренебрег ее решением, сделал по-своему, а судье с двадцатилетним стажем не пристало идти у кого-то на поводу, склонять голову и признавать свое поражение.

— Проходи, — снова подталкиваю Нику в спину и спрашиваю у мамы: — Ты чайник поставила?

— Да. — Ее тоном можно охлаждать воду, создавать айсберги и пускать их свободное плавание в океан, не беспокоясь, что те растают. По крайней мере не в этом веке.

— Отлично! — Натянуто улыбаюсь. — Пойду умоюсь. Вероника, проверь пока температуру.

Девчонка молча кивает и прячется в спальне. Я же, зайдя в ванную комнату, подолгу смотрюсь в зеркало и задаю себе закономерный вопрос:

“Что же ты творишь, Граф? Какой, к черту, поцелуй? Зачем ты прыгаешь в эту пропасть? Ты только вчера вылез из другой ямы, смирился с разбитым счастьем”.

Ответа нет. Я ищу его, пытаюсь понять самого себя, но ответа нет. Единственное, в чем я уверен абсолютно — меня тянет к Валевской. Один только взгляд карих глаз, наивный и чистый, сводит с ума. Может, мне просто не хватает секса, вот и сносит крышу?

Из кухни доносится шум и высокий женский голос. Мать ругается. Поэтому я быстро умываюсь и выхожу. Там уже обнаруживаю обеих женщин. Ника вытирает пол тряпкой, а мама озлобленно глядит на нее сверху вниз. Нет уж, это ни в какие ворота не лезет! После завтрака она покинет эту квартиру! Да, некрасиво так поступать с матерью, но я не из тех людей, кто пренебрегает объективностью.

— Что здесь происходит? — спрашиваю, входя в пределы кухни.

— Твоя студентка криворукая, Стас.

— Мам, еще одно слово, и я попрошу тебя уйти, даже не позавтракав.

Обиделась.

Она демонстративно садится за стол, где уже стоят чашки с чаем и пирог, по-видимому, попавший в мою квартиру вместе с ней. Я же решаю не обращать внимания на токсичное поведение и склоняюсь к Веронике, отжимающей тряпку.

— Сходи помой руки. Позавтракаем.

Удивительно, но Валевская не пререкается, не настаивает на чем-либо, а послушно выполняет мою просьбу.