Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Когда движение футуристов, возглавляемое Маринетти, уже произвело международный фурор, Муссолини как-то рассказал мне о своем впечатлении:

– Как только Маринетти появился на сцене, чтобы прочесть лекцию, вся публика начала кричать, свистеть и бросать в него гнилые помидоры. Разве это не здорово? Как я ему завидую! Хотел бы я быть на его месте!

Глава 9

Во время демонстрации безработных в Милане полиция убила каменщика. Трагедии, подобные этой, не были редкими в Италии тех дней, но всякий раз, когда это происходило, волна революционного протеста прокатывалась по стране. Однако обстоятельства, сопутствующие именно этому убийству, были исключительными, так что либералы и радикалы были возмущены больше, чем обычно.

Погибший не был революционером, не был даже членом профсоюза. Это был простой молодой человек без какого бы то ни было классового самосознания. К тому же он был глубоко религиозным человеком. Прежде чем уйти из дома в то роковое утро (он просто хотел посмотреть на демонстрацию), он сказал своей жене, чтобы та не забыла налить масла в лампаду, которая горела в их доме днем и ночью перед образом Девы Марии. Он настаивал на этом, хотя его жена сказала ему, что ей нужно купить масло, а ведь у них осталось всего несколько чентезимо…

Все итальянские рабочие организации, следуя примеру руководства социалистической партии, опубликовали страстные манифесты с призывом к всеобщей забастовке в Милане в день похорон. Но Муссолини раскритиковал наш манифест за то, что он написан в недостаточно сильных выражениях.

– Как трагична судьба этого безобидного рабочего! – воскликнула я. – Быть убитым так жестоко, не зная почему! Если бы он был одним из наших товарищей, он знал бы, что умирает за идею. Но он полагался на Бога, на Деву Марию, на чудеса, чтобы получить работу. Он даже не понимал своего положения. Какой контраст между его жизнью и смертью!

– Да, действительно, контраст поразительный, – сказал Муссолини. – Вы должны написать статью на эту тему.

Похороны превратились в массовую демонстрацию самого революционного характера. Солидарность с погибшим рабочим, его семьей и его классом; гнев, ненависть и месть по отношению к виновникам трагедии; пламенное желание включиться в борьбу против социальной несправедливости и неравенства – все эти чувства вывели тысячи людей на улицы. Забастовка охватила всё: фабрики и заводы остановились, транспорт был парализован, магазины закрыты. Даже дорогие магазины и рестораны были вынуждены приостановить работу.

К тому времени, когда похоронная процессия была уже в пути, настроение толпы стало взрывоопасным. Непосредственно за гробом шли родные убитого. За ними следовали представители различных политических партий и профсоюзов. Среди них была и я. Во время остановки процессии я услышала чей-то возглас:

– Давай, Бенито! Товарищ Балабанова здесь. Не бойся. Мы тебя пропустим!

В толпе образовался проход, и в нем появился Муссолини. Он тяжело дышал, его лицо было искажено, а глаза выкатывались из орбит.

– Что случилось? – воскликнула я.

– Что-то ужасное, – взволнованно сказал он. – Я не возьму на себя ответственность. Родственники покойного хотят, чтобы на церемонию погребения на кладбище пришел священник.

– А почему вы так взволнованы? Вполне естественно, что родственники этого человека, который был таким благочестивым католиком, хотят для него церковного погребения.

– Какое мне дело до таких идиотов, как эти отсталые люди, с их богами и попами? Пусть они катятся к черту все вместе! – закричал он.

– Незачем так волноваться, – сказала я ему. – Пусть придет священник и делает то, что хотят от него родные покойного.

– Что вы хотите сказать? Вы думаете, что вся эта толпа потерпит такое?

– Уверена, что да, – ответила я.

– Ну, хорошо же, – сказал зло Муссолини. – Но ответственность за это вы должны взять на себя. Я не хочу, чтобы меня линчевала эта толпа. Я знаю, как настроены люди, и не возьму на себя ответственность за то, что произойдет.

– Я беру всю ответственность на себя, – сказала я. – Я не считаю, что это храбрость – противиться тому, что, очевидно, было бы желанием покойного. Так как мы представляем здесь огромное большинство, было бы трусостью навязывать свою волю нескольким бедным суеверным родственникам. Мы достаточно сильны, чтобы не делать этого. Давайте будем великодушными. Я уверена, что наши товарищи поймут и одобрят нас. Они помогут нам убедить других.

Во время моей прощальной речи на кладбище я сказала возбужденным слушателям, почему мы должны позволить священнику совершить богослужение. Не прозвучало ни единого протеста или выражения неодобрения. Люди ушли с кладбища, соблюдая полный порядок и не побеспокоив священника. На следующий день отчеты всех газет о похоронах отмечали отличную дисциплину, цитировали мою речь, подчеркивали, что благодаря нашей толерантности удалось избежать трагических волнений, и поздравляли социалистов с их моральной и политической честностью.

Я работала за своим письменным столом, когда Муссолини, внимательно прочитавший утренние газеты, спросил меня раздраженно:

– Вы читали, что пишут газеты о вашей речи?

– Нет, – искренне ответила я, так как еще не читала репортажи. – Это не важно.

– Ну, если бы я был на вашем месте, – продолжал он, не умея скрыть свое плохое настроение, – я бы не был столь равнодушен. Когда наши враги нас хвалят, это всегда дурной знак. Заметьте, они вас слишком много хвалят.

– Я искренне надеюсь, что у наших врагов никогда не будет других причин хвалить вас, чем те, по которым они сейчас хвалят меня, – ответила я.

Полагаю, это был первый случай, когда Муссолини посмотрел на меня как на соперницу.

Каждый день около четырех часов пополудни Муссолини ходил к врачу. И хотя он был чрезвычайно скрытным в отношениях с большинством своих товарищей, тут он использовал всякую возможность поговорить о своем недуге. Это был один из способов привлечь к себе внимание и добиться сочувствия. Он считал, что это очень оригинально – хвастаться чем-то, что большинство людей стали бы скрывать. Независимо от того, какие посетители были в нашем офисе, он, уходя к врачу, всегда говорил, куда идет и почему. По возвращении обычно громко жаловался на свои боли и несколько часов оставался в очень возбужденном состоянии.

Сердясь на такой способ привлечения к себе внимания, я однажды прервала его в присутствии нескольких посетителей.

– Зачем повторять всегда одно и то же? – спросила я его. – Даже если тема была бы интересной, это стало бы однообразным. Вы не можете пойти к какому-нибудь специалисту и покончить с этим?

– Вы правы, – сказал он. – Я схожу к специалисту.

На следующий день, приблизительно в шесть часов вечера, мое внимание привлекло что-то необычное: перед дверью редакции газеты «Аванти» остановилась машина. Человеком, который вышел из нее и вошел в редакцию, был Муссолини, но я едва узнала его. Казалось, он стал старым и согнутым. Он дрожал, его лицо было бледно, а глаза полны ужаса. Каждое слово, которое он произносил, казалось, причиняет ему невыносимую боль. Он плюхнулся в кресло, закрыл лицо ладонями и начал рыдать. И хотя я была привычной к его истерическим вспышкам, я поняла, что на этот раз здесь что-то другое, нежели обычный нервный припадок.