Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Ленин – через большевичек – был озабочен политической, фракционной проблемой, влияющей на будущее самого политического движения. В ноябре 1914 года он уже поднимал лозунг «Да здравствует Третий интернационал!» в большевистской газете, которая выходила в Швейцарии.

Этот эпизод впервые открыл мне одну из черт характера Ленина, которую я стала полностью понимать лишь после Октябрьской революции. Пока он был эмигрантом, вождем небольшой группки революционеров, я так и не смогла уловить, почему его так заботило количество голосов, поданных за различные резолюции на интернациональных собраниях и заседаниях руководства, или почему он так много времени тратил на споры по какой-либо точке зрения, существовавшей среди делегатов, которых он ни в коем случае не смог бы переубедить. Меня особенно удивило то, что он ведет себя так во время войны, когда всеобщая трагедия столь колоссальна, а наше движение так ослаблено. В России, где у меня была возможность наблюдать за ним более внимательно, я была поражена, увидев, что даже в самые суровые и опасные времена он тратил время и силы, пытаясь убедить нескольких иностранных делегатов, чье влияние было незначительным. Ленин рассматривал каждого человека и каждое, даже малое, общественное событие с точки зрения революционного стратега. Вся его жизнь была вопросом стратегии, и каждое его слово, произнесенное публично, имело дальний политический смысл. Каждый инцидент и тенденция были для него звеньями в общественной причинно-следственной цепи, которыми надо пользоваться в теоретических и практических целях. Понимая, безусловно, незначительность поддержки нескольких эмигрантов, он тем не менее продолжал бороться за свои резолюции или свою точку зрения часами и днями – хотя бы только для того, чтобы его аргументация была внесена в анналы социалистических съездов и заседаний. Он всегда был озабочен их исторической важностью. Даже после того, как русская революция наделила его огромной властью и ответственностью, большая часть его внимания и энергии уходила на старые внутренние фракционные споры между большевиками и меньшевиками.

На съезде женщин в Берне, хоть большевики и осознавали полностью основополагающую важность единства, они не делали ни малейших уступок. Клара Цеткин снова и снова взывала к ним, чтобы они отозвали свою резолюцию. Она была совсем больна, и те из нас, кто знал, что только огромная сила воли держит ее в это время на ногах, боялись серьезных последствий, которые эта борьба могла иметь для ее здоровья. После многочасовых безрезультатных дискуссий Клара, совершенно обессиленная, предложила сделать перерыв. Во время него она удалилась с делегатами-большевиками и Лениным в отдельную комнату. Здесь Ленин, наконец, согласился пойти на компромисс. Большевики проголосуют за резолюцию большинства при условии, что их резолюция появится в официальном отчете о конференции. Этот длительный тупик был преодолен, и конференция закончилась успешно. Когда я пришла в комнату Клары Цеткин, я застала ее с сердечным приступом, и, думая, что умирает, она звонила в Германию своим сыновьям.

Несколько недель спустя та же самая сцена, что была на съезде женщин, повторилась на съезде молодежи, который также проходил в Берне. Здесь она произвела даже еще более обескураживающее впечатление на тех из нас, кто уже был ее свидетелем раньше. Пример женской конференции побудил социалистические молодежные организации, включая многих будущих солдат в ближайшие три года, на такую же демонстрацию. Это собрание было более трудным и опасным для его участников. И все же ряд молодых социалистов из воюющих стран умудрились на него приехать. Здесь последователи Ленина подали на рассмотрение ту же самую поправку, и дело зашло в тот же самый тупик. Пока шла вялая дискуссия, я встретилась с Лениным в ресторане Народного дома, где он сидел на том же самом месте, с которого он направлял своих сподвижниц несколькими неделями раньше. Я иронически спросила:

– Владимир Ильич, вы сюда пришли чаю попить или ради резолюции?

Он бросил на меня раздосадованный взгляд.

И снова в конце концов было принято то же самое компромиссное решение.

Итальянская партия решила наращивать усилия в направлении созыва международного съезда социалистов из всех воюющих и нейтральных стран. Один из ее самых популярных депутатов, Моргари, был делегирован для ведения переговоров с лидерами пошатнувшегося интернационала. Позиция его председателя, Вандервельде, который в то время был членом бельгийского правительства, была символичной. «Пока немецкие солдаты находятся в Бельгии, никаких разговоров о мире быть не может», – сказал он и признался, что считает интернационал заложником союзников.

Вскоре стало ясно, что мы можем защищать честь интернационализма, только продемонстрировав, что несостоятельность нашего движения не является всеобщей, что в каждой воюющей стране отдельные люди и меньшинства остались верными своей вере. Чтобы содействовать расширению этого процесса и посылать в «Аванти» подлинные новости из нейтральной страны, я переехала в Швейцарию. Здесь я получила первое сообщение об антивоенной декларации Карла Либкнехта, оглашенной в рейхстаге в декабре 1914 года. «Аванти» была первой газетой, которая опубликовала ее.

Несколькими годами раньше рабочими организациями в Берне был построен современный Народный дом. Он включал в себя гостиницу, в которой я жила и которая стала неофициальной штаб-квартирой нашей интернациональной деятельности на благо мира. Здесь собиралось большинство приехавших в Швейцарию зарубежных радикалов, жаждущих новостей из других стран; в их число входили и те, которым пришлось пробираться сюда нелегально. Те люди, которые заходили ко мне в Берне, были не официальными посланцами, а людьми, переживавшими несостоятельность своих партий. Они рисковали своей свободой ради того, чтобы принести вести от немецких, австрийских и французских социалистов, которые не отступили от своих принципов, которые донесли до нас, что означает война для тех, кто сидит в окопах и за ними, которые пытались наладить связь со своими товарищами в других странах в надежде создать международное движение против войны. Их враждебное отношение к своим правительствам и к своим бывшим лидерам было поразительным, и я отметила, что немецкие социалисты среди них зачастую были более терпимы к французским социал-патриотам, а французские – более склонны находить оправдание неуспехам немецких официальных лидеров, чем своих собственных. И хотя такое отношение приводило к ошибочным выводам, я воспринимала его как попытку бороться с широкой лавиной националистического шовинизма.

Необходимость установления регулярных отношений и координации общих действий между представителями различных антивоенных течений делалась все более и более очевидной. Инициатива создания такого ядра исходила, главным образом, от Роберта Гримма, энергичного и умного швейцарского журналиста и вождя социалистов. Газета, которую он редактировал, Berner Tagwacht, содержала всю, какую только можно было опубликовать, информацию о противостоянии войне в различных странах. Во время своих частых поездок в Берн Моргари поощрял это движение.

Подготовка к съезду выступающих против войны социалистов была окутана секретностью. Когда на съезд, который открылся в небольшом швейцарском городке Циммервальд 5 сентября 1915 года, приехали делегаты из Германии, Франции, Италии, России, Польши, Венгрии, Голландии, Швейцарии, Швеции, Норвегии, Румынии и Болгарии (английские делегаты не смогли получить паспорта), удивились даже многие наши друзья. Участие в съезде делегатов из воюющих стран было свидетельством большого мужества и решимости, так как общение с «врагами» с целью обсуждения военных вопросов могло быть расценено как предательство.

Определяющим фактором в войне на тот момент были отношения между Францией и Германией, и солидарность нашего движения во многом зависела от совместной работы в борьбе за мир делегатов из этих двух стран. Как только представители этих «непримиримых» народов получили возможность встретиться и обсудить сложившуюся ситуацию, их отношение доказало, насколько искусственна и нечестива была вся кампания националистической ненависти. Один только этот факт мог бы оправдать Циммервальдское движение, даже если бы ему не удалось возродить международный социализм в то время, когда был разрушен Второй интернационал и массы потеряли веру.

Работа в Циммервальде началась с заявления, подписанного немецкими и французскими делегатами. Представители Германии Ледебур и Хофман, а также представители Франции Мерхайм и Бурдерон предложили подписать декларацию о том, что «эта война – не наша война», и пообещать работать на благо мира без аннексий – мира, который рассеет национальную ненависть. Это предложение было встречено продолжительными аплодисментами. Во время составления этого документа и в то время, пока я переводила обсуждение, на меня глубокое впечатление произвел тот факт, что именно немецкие делегаты настояли на том, чтобы в числе первых наших требований стоял немедленный вывод войск из Бельгии. В дополнение к этой декларации было необходимо сформулировать программу, с которой согласились бы все делегаты и которая была бы применима к сложившимся условиям и понятна рабочим во всех странах.

В русскую делегацию входили представители от большевиков, меньшевиков и эсеров. Из тридцати пяти делегатов конференции Ленин командовал восемью, включая швейцарца Платтена. Позднее этот большевистский блок стал называть себя «циммервальдскими левыми».

Наше заявление большинства осуждало войну как империалистическую с обеих сторон, отвергало голосование за военные кредиты и призывало к борьбе против войны и за социализм. Но большевики настаивали, как это было на съезде женщин и съезде молодежи, на своей резолюции, которая призывала к открытой гражданской войне, к немедленному разрыву со Вторым интернационалом и к организации Третьего интернационала. В конце именно они предложили тот же самый компромисс – вероятно, потому, что на внутренних «фракционных» встречах с делегатами, которых он надеялся склонить на свою сторону, Ленин не имел такого успеха, на который надеялся. (Одна только дискуссия с французским делегатом Мерхаймом длилась восемь часов.)