Мрачные ноты

Учитель поднимает бровь.

— Использованный тампон?

— Да. Как тампон. Использованный, липкий, отвратительный... тампон.

Он вытирает губы, глядя на меня так, будто я разговариваю на другом языке. Уронив руку на стол, мистер Марсо прищуривается.

— Объясни, что ты имеешь в виду.

— Вы действительно хотите, чтобы я... Ладно, хорошо. Тампон выглядит мерзко. Он расширяется и наполняется кровью, капает повсюду и воняет...

— Погоди. Почему Прескотт отвратителен?

— А вы не догадываетесь?

Он выпрямляется, прячет руки в передние карманы и впервые за несколько недель слегка улыбается мне.

— Нет, думаю, что нет.

Тишина окутывает нас, но это не похоже на молчание. Воздух накален и полон звуками сердцебиения, что я теряюсь в музыке, которая звучит между нами. Его взгляд... Боже, это невероятно сексуально. В них нет слов я-хочу-трахнуть-тебя. Возможно, он так думает, но его взгляд излучает чувственность, которая обещает больше, как если бы мы провели остаток вечности, глядя друг другу в глаза. Это было бы слишком интимно и умопомрачительно идеально без намека на секс.

Эту концепцию я пытаюсь постигнуть. Одна мысль о сексе с ним сводит меня с ума. Но мне не нужно понимать или анализировать. Я чувствую это.

Ритм нашего дыхания — как плавная мелодия страсти и желания, и, несмотря на то, что сексуальные оттенки являются лишними в молчаливом общении, они добавляют вкус ритму в самом сердце нашей музыки.

— Мистер Марсо… — Я потираю ладонями бедра, выдерживая его взгляд, и шепчу: — Вы излучаете ноты.

На его лбу образуются морщины, когда он трет шею.

— Что?

— Я чувствую ваши ноты. Здесь. — Я касаюсь своей груди, и мой голос дрожит. — Они мрачные и чарующие, как ваше дыхание и стук сердца.

Он делает шаг назад, потом еще один и еще. Расстояние не имеет значения. Я все еще слышу и чувствую его. Он внутри меня.

Отвернувшись, он двигается по классу, меняя направление, как будто не знает, куда идет. Затем оказывается за столом и начинает возиться с ноутбуком.

— Вы сегодня работаете над вторым концертом Прокофьева, — произносит он, стоя ко мне спиной. — Идите, разогрейтесь.

Черт. Это такая интенсивная часть, которая требует невероятного количества внимания. Поэтому он выбрал ее? Чтобы отвлечь меня?

Разочарование сжимает мою грудь, когда я встаю из-за стола и следую его приказу.

В течение следующих четырех часов я терплю его шлепки по рукам и резкую критику моего фортепианного исполнения, сожалея о том, что поделилась с ним своими чувствами. Я должна была сначала сосредоточиться на подготовке и осмыслить свои несвязные полусформированные слова, прежде чем оглашать их, в надежде, что это зацепит и удержит его возле меня дольше.

В семь часов вечера, ни минутой позже, он велит мне идти домой, с неизменным тоном, разбивающим сердце:

— Спокойной ночи, мисс Вэстбрук.

Только я не могу вернуться туда. Тридцать минут спустя я сижу посреди пустыря на заднем сиденье кадиллака Прескотта и смотрю, как с начала учебного года он в седьмой раз надевает презерватив.

Я смогу терпеть его. Пока он не трахнет меня в задницу — чего он никогда не делал, — я буду терпеть и всегда терплю.

— Меня не должно было быть здесь. — Он лезет руками под юбку.

Мое тело недостаточно онемело. Чувствую, как его пальцы стягивают с меня трусики, с жадностью, которую он выдыхает мне в лицо.

— Меня сегодня наказали. — Он стягивает белье по ногам. — На два месяца.

В ушах звоном отдается бесконечная пустота. Все кажется слишком тихим, слишком безжизненным, когда нет рядом мистера Марсо.

— Но я найду способ, чтобы встречаться с тобой. — Он толкает меня на спину.

Я не могу сделать это снова. Не смогу вынести его прикосновений, толчков, звуков удовольствия. То, что он делает, это не изнасилование, но все равно кажется вынужденным, ужасным действием против моей воли. Если я скажу ему «нет», он сможет применить силу. Может быть, мне и удастся отбиться от Прескотта, но что станет с моими счетами и моим будущим?

Прескотт раздвигает мои ноги, но я снова соединяю их вместе.

— Что ты делаешь? — Стоя на коленях, он нависает надо мной и стягивает свои брюки вниз по бедрам.

Итог моего решения нелогичен. Если я буду держать ноги закрытыми, то могу потерять свой дом и превратиться в шлюху, как моя мама. Если позволю Прескотту делать то, что хочет он, у меня будет шанс совершить что-то значимое. Бред какой-то.

Я прижимаю к нему руки, удерживая мужское тело на расстоянии.

— Я не хочу.

Но я хочу. Хочу этого по-другому: не способом захотел-взял-использовал. Я хочу иметь с мужчиной ту связь, что существует между музыкой и ее аудиторией. Эмоциональную, врожденную, искреннюю.

Я хочу её с тем, кто будет заботиться обо мне.

— В чем дело? — Прескотт просовывает свои бедра между моих ног и борется с отталкивающими его руками.

— В этом. — Локтями упираюсь ему в грудь. — В тебе.

Издалека доносится хриплый рокот двигателя, он становится громче, ближе, и моё тело непроизвольно вибрирует.

Волосы на руках встают дыбом, в темноте я напрягаю зрение, поскольку не в силах ничего разглядеть.

— Это... — Я хватаю Прескотта за плечи, когда он садится на меня верхом. Напрасно пытаюсь оттолкнуть его. — Это GTO?

— Чтоб я, мать твою, знал. — Он сжимает свой член, тычет им в мое отверстие. — Замри.

Грохочущая машина уже близко. Достаточно близко, чтобы остановиться на улице. Достаточно близко, чтобы Прескотт поднял голову и выглянул в заднее окно.

— Дерьмо, — шепчет он. — Здесь кто-то есть.

В моих венах стынет кровь. Он ищет меня? Я хватаю ртом воздух и толкаю Прескотта в окоченевшую грудь.

Он не может видеть меня такой. Он не может. НЕ МОЖЕТ.

Я дёргаюсь и брыкаюсь, пытаясь расправить юбку, не в состоянии перенести вес Прескотта.

— Быстрее! — О боже, я не могу сомкнуть ноги.

Позади него распахивается дверь, внезапный свет больно режет мои глаза. Из темноты возникает рука, и в мгновение ока выдергивает Прескотта из машины. Он отлетает назад, исчезая в кромешной ночной темноте.