Мраморный меч
Шрифт:
Катарина на его слова лишь закатила глаза, а потом улыбнулась широко. Погладила его по щеке, убрала отросшие волосы за уши и невольно скривилась, когда увидела ошейник. Ей не нравились подобные меры предосторожности и украшения на людях. Они были чем-то плохим и постыдным, она знала. А еще из-за них натиралась кожа, появлялись синяки с ссадинами и дышалось тяжело. Такое украшение не подходило ее Илзе. Смотрелось на его шее инородно из-за чего от него хотелось избавиться.
Она подошла ближе. Настолько близко, как не позволяла себе до этого, настолько, что ощущала жар его тела и запах. Еще не такой яркий, но ощутимый с легкой примесью
– Я попрошу брата снять с тебя это уродство, – тихо сказала она, с ненавистью смотря на ошейник. Это умиляло и пугало одновременно. Этим поступком Катарина могла подставить не только его, но и себя. Такого Илзе не мог допустить. Он слишком дорожил этой прекрасной, почти неземной девушкой, которая с каждым годом становилась все краше.
– Не стоит, дорогая, – так же тихо попросил он и коснулся чужой руки. Сжал ее ладонь, а потом без страха переплел пальцы. – Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня.
Катарина в ответ сжала руку сильнее и вновь улыбнулась, посмотрела в его глаза открыто. Нервно осмотревшись по сторонам, она приподнялась на носочках и быстро поцеловала его, совсем по-детски невинно, но очень эмоционально. Поначалу появился страх, что их увидели, заметили и вскоре последует наказание. Но страх быстро испарился, когда она прижалась к нему, потерлась щекой о грубую ткань рубахи.
– Я так скучала по тебе, – зашептала Катарина и улыбнулась ему в шею. Было очень хорошо и приятно, его руки едва касаясь гладили спинку, накручивали локоны на пальцы. Он дышал в макушку и все это казалось таким правильным, нужным, что Катарина тихо млела. В тайне мечтала о том, что так будет всегда, что Илзе, ее дорогой, сильный, но кроткий Илзе будет рядом в качестве супруга. Как в книгах, которые она читала в тайне от нянечек.
Так скучала. Думала о нем, хранила в памяти их короткие встречи и легкие поцелуи. Единственное, что ее сильно расстраивало и напрягало, так это холодный, металлический ошейник. Доказательство того, что любимый не принадлежал всецело ей.
– Я тоже, милая. Но тебе лучше уйти. Если нас заметят, то будет много проблем.
Катарина недовольно поджала губы и обняла его сильнее. Но Илзе всегда был прав. Он заботился о ней и любил, терпел и ждал при расставании. Как бы не хотелось продлить это прекрасное ощущение, что рядом любимый человек, который гладил, всегда смотрел открыто и делал комплименты, которых защищал и смотрел на нее так, не стоило злить брата.
Коротко его поцеловав, погладила по щеке и тут же сжала ладонь, сохраняя тепло его кожи и призрачный аромат. Она ушла, немного спешно, из-за чего приподняла юбки, почти не оборачивалась, ведь это подозрительно. Ушла обратно во дворец, в свою комнату с множеством слуг и нянечек. Господин очень заботился об ее безопасности и всегда выставлял стражу у дверей, никого не пускал без особого распоряжения.
Илзе поправил рубаху, потер шею, где еще чувствовалось чужое дыхание и вернулся к остальным. Его долгое отсутствие могло быть подозрительным. Недоброжелатели наверняка будут жаловаться и его за это могут наказать.
***
После свита всегда следовала боль.
Этот урок Илзе усвоил, когда впервые попал в эту комнату. У Господина всегда была хорошая фантазия, он придумывал наказания одно хуже другого. После них уже никто не повторял своих ошибок. На высоком столбе, подвешенные за руки грубой веревкой без еды и воды
висели все. Кто-то сутки, кто-то чуть больше. Половину отправляли в конюшни на десять дней. В эту комнату попадали единицы. Те, кто попал в немилость Господину и обычно не возвращался обратно.Илзе был в этой комнате уж третий раз, поэтому сжимал губы от боли, дрожал всем телом и прислушивался. Понимал, что напрягаться не стоило, от этого было больнее, но не получалось. Каждого нового удара кожаной плетью он ждал, а Господин играл с ним. Делал перерывы, мочил плеть, иногда говорил что-то, бил неожиданно и вновь перерыв.
Обычно его отпускали после десяти ударов. Но сегодня Господин очень зол, потому что после десятого последовало одиннадцатый и двенадцатый.
– Ты меня разочаровал, милый Илзе, – неожиданно сказал Господин. Он провел ладонь в перчатке по его спине с глубокими бороздами, нажал на окровавленные участки еще целой кожи. Коленопреклонный Илзе ему нравился. Голый, со связанными руками и ошейником, доказательством того, что он всецело принадлежал Господину – он был прекрасен. А еще его сдерживаемые крики, соленые слезы и слюни, которые капали на каменный пол. – Я очень в тебе разочарован, малыш.
– Простите, Господин, – хрипло сказал он и тут же болезненно застонал. Господин с силой провел пальцами по пульсирующим ранам. – Я виноват. Господин. Простите.
Илзе не понимал, что за извинялся. Даже своего имени сейчас не помнил. В голове пульсировало, виски болели, и он думал лишь о боли. Пульсирующей, жгучей боли, которая сковывало тело. Болела спина от кнута, колени из-за долгого стояния на твердой поверхности, запястья натирала веревка. Было так больно, что он силой сдерживал рвоту.
Подобное Господину не понравиться.
– Маленький Илзе, я ведь доверял тебе больше остальных. Я думал, что могу положиться на тебя, а ты так со мной поступил, – нарочито разочарованно сказал Господин и вновь ударил. На этот раз Илзе вскрикнул и выгнулся дугой, избегая боли. Но не получилось и от досады, прострелившей все тело боли расплакался.
– Г-господин… Простите. П-простите, пож-алуйста, – сквозь всхлипы взмолился он и сжал зубы. Его грубо взяли за подбородок и вскинули голову.
Господин был слишком близко. Он смотрел на раба пристально, словно видел что-то на дне его заплаканных глаз, скривился, когда заметил искривленное лицо, искусанные в кровь губы. Дышал тепло, опаляя его щеки, крутил голову из стороны в сторону. Илзе не двигался, лишь смотрел на него в ответ, на своего любимого и прекрасного Господина, глотал слезы и всхлипы. Ему стало страшно, когда задумчивый до этого Господин вдруг нахмурился и с нескрываемы разочарованием посмотрел на него. Как на непригодную вещь. Как на испорченную игрушку.
Обычно так смотрели на вещи, которые выкидывали.
– Г-господин, – зашептал он и посмотрел на него, на своего личного Бога снизу-вверх. – Господин, – сглотнул сухой ком в горле. – Господин. Я так виноват перед вами. Я никогда не хотел предавать ваше доверие намеренно. Вы самый прекрасный, самый щедрый и лучший, Господин. Я так виноват.
Преодолевая боль и дрожь, Илзе поддался вперед и поцеловал носки его ботинок. Уверяя в своей верности, любви к одному единственному Господину, говоря, какой тот прекрасный и самый-самый, Илзе целовал ботинки, щиколотки, показывал свою покорность. Вновь и вновь, потому что Господин ничего не говорил, но и не убирал ногу.