Мстислав Великий

Обрадованная Христина обняла мужа, жарко поцеловала в губы и тихо выскользнула вон. А Мстислав тряхнул головой, прогоняя непрошеные думы, и воротился к пирующим.

На чужой роток не накинешь платок. Не только бабы у колодца — мужики языками почесать тоже горазды. Многие видели, как брали Жизномира в оковы по слову княгини. Ещё больше людей услышали от тех, кто сам вязал дружинника. Новость росла снежным комом. Подробности — что обвинён Жизномир Гюргич в краже княжеской холопки — облетели всю дружину. Никто не хотел верить — особливо те, кто сам был в Курске, откуда он был родом. Дружинники единодушно порешили, что это навет.

Едва выдалась передышка в череде пиров и праздников, как к князю Мстиславу пришла без малого вся дружина. Пришёл даже кое-кто из бояр — своих, новгородских, не переданных Владимиром Мономахом. Мстислав принимал их в гриднице, где вчера ещё пировали.

— Княже, — сняв шапку, отдал поклон сотник Бермята, — слово от дружины есть к тебе.

— Говорите. Слушаю.

— Третьего дни по слову твоему велено было взять воя твово, Жизномира, да в поруб заточить. Челом бьём — пусти его.

— А почто я пускать его должен? Жизномир холопку у княгини моей увёл — ему за покражу надлежит ответ держать. Попался тать — пущай сполна расплатится!

— Невиновен он, княже! — воскликнул сотник Бермята, и все согласно загалдели. — Это наговор! Не может Жизномир татем быть!

— Поручимся за него все, коли надо, — вставил другой сотник, Прокоп.

— Поручитесь?

— Как один, княже, — загомонили дружинники, старые и молодые. — С тем и пришли.

— Мы с Жизномиром не первый год знакомы, — протолкался вперёд курянин Олешка. — Вместе из Курска за тобой пришли, княже. Домы наши в Курске на одной улице стояли. Мы с Жизномиром росли приятелями, сызмальства друг друга знаем. Головой ручаюсь — не крал он холопки. А как она к нему попала — ума не приложу.

— Должно, купил краденую, — высказался Бермята.

Мстислав задумался. Он верил жене — сам дарил эту Велгу Христине, потом видел её в покоях. Но и дружинникам своим не верить не мог — отец учил всегда разбираться во всём, не судить с налёту. А вдруг да правда — не виновен Жизномир?

— Добро, — кивнул он наконец. — Пущу Жизномира из поруба. Но пущай дознается, откуда к нему попала девка, да кто покрал! А не сумеет дознаться — что ж, ответит по «Правде»!

Жизномир не мог сидеть в порубе спокойно. То, что купленная Микулой рабыня оказалась краденой, ошеломило его только в первые часы. Потом на ум пришло, что теперь с него спросят как с татя.

Но долго терзаться сомнениями не пришлось — уже через несколько дней его выпустили. У поруба, когда вытащили на свет и кузнец сбил оковы, его встречали приятели-дружинники.

— Свободный ты, Жизномире, — весело оскалился, хлопая его по спине, Олешка, — дружина за тебя поручилась!

— Все к князю ходили, — поддакнул Бермята. — Послушался нас князь. Холопку твою княгине воротили, а тебя велено пустить и зла на тебя не держать.

Все вокруг были радостны, гомонили, сыпя шутками и наперебой предлагая, как провести остаток дня — ведь часть Святок их приятель просидел в холоде и темноте поруба. Но Жизномиру было не до праздников, и даже мысль о тёплой гриднице и свежей медовухе не грела душу. Его ославили татем, и теперь он должен оправдаться. Законы Ярославовы давали совет — вести дело самому. Ежели купил вещь, признанную кем-то ворованной, надлежит найти того, кто эту вещь тебе продал. Пущай отвечает тот, кто её продал, и либо платит виру, либо ведёт до третьего свода. А уж там всё сначала. И либо сам свод продолжает поиски, либо выставляется ответчиком.

— Нет, братцы, — остановил он друзей, уже тянувших его к дружинной избе, — погодьте пока. Недосуг мне.

Не так богат был Жизномир, чтобы оставить дело. Хоть и рад был свободе, но жаль было потраченных денег. Да и худая слава, раз прилепившись, не скоро отстанет. Отделавшись от приятелей, он отправился к клетям, добыл у ключника бересты и быстро набросал Микуле грамоту:

«От Жизномира к Микуле. Купил еси робу в Плескове. А ныне меня за то взяла княгиня. А ныне дружина за меня поручилась. Пошли к тому мужу грамоту, есть ли у него роба. А се хочу, коня купив да княжьего мужа взяв, ехать на своды. А ты, если не взял куны, не бери ничего у него». (Текст грамоты не выдуман. — Прим. авт.)

6

Свод надлежало проводить в Городище, так как были затронуты интересы самого князя Мстислава. Он же собирался присутствовать на своде, следя, чтобы всё было по закону. От Новгорода прибыл приглашённый Жизномиром Гюрята Рогович. Он приехал на коне, важный и гордый. Представлявший князя сотский Гордята Данилыч был в сопровождении сына Ставра. Парню шёл двадцатый год, пора было приставлять к делу. А что может быть лучше, кроме как наглядный пример.

Велгу привели под охраной. Девушка испуганно озиралась по сторонам и немного успокоилась, только когда увидела рядом Жизномира. За несколько дней, что прожила в его доме, она успела привязаться к молодому дружиннику, а мысль о том, что он пострадал из-за неё, только разогревала в её душе нежные чувства. Она не сводила с него глаз, но Жизномир не замечал взглядов, погруженный в свои мысли.

Купец Ольстин Садкович пришёл не один — с многочисленной родней, помощниками, сидельцами в лавках и товарищами по ремеслу. Вместе они заняли почти половину двора.

Выждав, пока все соберутся, Гордята Данилыч поднял руку, призывая к тишине.

— Ныне судится княжий вой Жизномир купцу Ольстину, — заговорил он.

— Истец здесь. Ответчик тут ли?

— Вот он я. — Купец шагнул вперёд. — Почто звали?

— Вызывает тебя княжий вой Жизномир за то, что продал ты ему рабу, которую у княгини Мстиславовой Христины покрали. Вот сия раба, — по знаку сотского вперёд вытолкнули Велгу. — Признаешь ли ты сие?

— Рабу сию признаю, — коротко глянул в сторону девушки Ольстин. — А в покраже не признаюсь. Не я крал! Не моя вина!

— А кто же? Назови того, кто продал тебе рабу.

— Евсей Олексич, — без запинки ответил Ольстин. — У него летось прикупил я товару в Плескове. Усадьбы наши тамо рядом, вот он мне по-соседски и удружил. У него купил я рабу. Десять кун отдал. Пущай вам Евсей ответ держит, не я!

— А ты что скажешь? — кивнул Гордята Велге. — Сей ли муж тебя крал да продавал?

— Продавал он, его человек, — Велга мотнула подбородком, смущаясь взглянуть на Жизномира. — А крал не он. Не его люди.

— Добро, — кивнул сотский. — Призовём на суд и Евсея Олексича. Что он скажет?

За Евсеем Олексичем пришлось ездить в Плесков, и приезда второго свода ждали три дня. Сызнова всё повторилось. Опять вперёд вытолкнули Велгу, и Гордята Данилыч вопросил, признает ли Велга обидчика. Девушка дрожала от страха и не могла вымолвить ни слова.

— Чего с сопливой девки спрашивать? — скривился купец. — Инда блаженная головой-то трясёт!

Велга схватилась за голову. Что она могла сказать? Крали чужие люди, продали помощнику купца, а самого хозяина она в глаза не видала.

— Погляди, девица, — наклонился к ней Гюрята Рогович, — открой глаза-то. Авось признаешь кого?

— Чего ей глядеть-то? — Евсей Олексич стоял гоголем. — Не виновен я. Это всё завистник мой, Ольстин, напрасно клепает! Смотри, Ольстин, как бы самому не заплакать за мои слёзы-то!

— Попался — так молчи, — крикнул из толпы Ольстин, пришедший посмотреть на позор своего соперника. Кабы присудили Евсею виру — не скоро поднялся бы купец. Добрая слава лежит, а худая бежит. Что в Плескове-городе, что в самом Новгороде языки болтливы. Прознают, что Евсей изгойством занимается (здесь — перепродажей рабов. — Прим. авт.), никто к его товарам близко не подойдёт. А Ольстину от того прибыток.