Мстислав Великий

Ярослав сам испугался мелькнувшей мысли. А что, если не лгал боярин? Что, если возможен мир? Мир — с Мономашичем? Мир — с остальной Русью?

— Не оговаривай меня напрасно, князь, — вымолвил Евпатий Романыч, — я не ради себя — ради всей земли Муромской со Мстиславом говорил. А коль ты слово скажешь — ради тебя ещё раз в его стан поеду.

Ярослав отвернулся на затянутое цветным стеклом окошко. За пеленой морозных узоров смутно виднелись постройки княжьего терема — клети, угол дружинной избы, домовая часовенка. Страшно было лишиться всего этого. Но решаться на что-то было надо.

— Добро, — кивнул он, поворачиваясь к боярину. — Езжай, Евпатий Романыч, ко Мстиславу. Сумеешь нас примирить — хорошо. А коли не сумеешь...

Оставшись один, Ярослав бессильно рухнул на столец и обхватил голову руками, мучительно раздумывая, не совершает ли он ошибки.

Он ещё терзался сомнениями, когда день спустя Евпатий Романыч передал, что Мстислав Новгородский желает встречи.

И вот они сидят друг против друга в небольшой изобке. Похолодало, печь уже протопили, но она, набитая дровами, ещё не успела отдать тепло, сидели в шубах. Мстислав небрежно набросил шубу на одно плечо, и Ярослав, вынужденный быть просителем, невольно чувствовал зависть и досаду, глядя на этого высокого стройно-костистого юношу с первыми усами и короткой пушистой бородкой. Было в нём что-то от рыцарей, на коих Ярослав вдоволь нагляделся при дворе своего деда в детстве и отрочестве. Но когда Мстислав поднялся навстречу и хлопнул в ладоши, приказывая подать горячий мёд, от сердца отлегло.

— Рад видеть тебя, князь муромский, — молвил Мстислав. — Давно пора было ближе познакомиться — соседними волостями владеем как-никак!

Эти слова как-то сразу успокоили Ярослава. Уже без страха принял он ковш мёда, выпил до капли.

После заговорили о делах.

— Посланные твои передавали мне, что мира хочешь? — начал первым Мстислав.

— Не мира хочу, а войны не желаю, — ответствовал Ярослав.

— Я тоже, — согласился Мстислав. — На войне брат мой погиб... Но да это дело прошлое, — вскинул он ладонь, останавливая приоткрывшего было рот собеседника. — Неправое дело он начал, Бог его и покарал. А твой брат, своё добро защищая, чужое решил под себя подмять. Это не дело. Волости ему отнятые жаль — так по чину бы с отцом моим и великим князем разобрался, а не лез в драку! Уговориться всегда можно. Я уж писал к нему, что буду за крестного отца моего перед батюшкой просить, чтоб не лишал удела, не гнал с Руси. Как-никак, все мы единого деда внуки-правнуки. Иль охота нам быть новыми Святополками Окаянными?

Ярослав молчал.

— Я зла ни на кого не держу, — отхлебнув мёда, продолжал Мстислав. — Я вотчины свои защищал и выморочное наследие брата моего. Мы, князья, должны держаться друг друга и один за другого стоять. Олег же воду мутит...

— Он брат мне, — вскипел Ярослав. — Да и тебе не чужой!

— Не чужой, — кивнул Мстислав, — и от того мне горько, что супротив крестного отца иду... Но то дело прошлое! — хлопнул он по столу ладонью. — Ты, Ярослав, мира пришёл просить — так готов я его дать. Муром и Рязань твоя вотчина, ты ею и владей. А брату твоему Олегу за то, что смуту поднял...

— Он тоже вотчины свои защищал! — возмутился Ярослав. — Да и мои, коль на то пошло, — Муром ведь Изяслав-то заял! Мы, Святославичи, Чернигова лишились потому, что отец твой и великий князь Святополк его отняли! Остались у нас лишь брату Давиду дарёный Смоленск да Муром с Рязанью. Мы, Святославичи, по лествичному праву старше Владимира Мономаха, а волостей на Руси почти не имеем!

— И всё равно — не дело такие споры мечом решать. Отец мой хотел добром с крестным моим сладить — не вышло.

Мстислав споткнулся, сообразив, что ведь оба начали с разговора о мире между Муромом и Новгородом. И преступить сейчас свои слова он не мог.

— Я уж писал о том крестному своему — от стен сожжённого Суздаля, — осторожнее продолжил он. — Мог тогда дело миром кончить — каб не обманул меня Олег лестью. Я тогда мира хотел предложить — предлагаю его и теперь. Примешь ли его, князь муромский?

Ярослав нахмурился. Лестно было получить такой подарок — за словами Мстислава стояло признание его удельным князем, который мог в свой черёд надеяться встать на одну из ступеней лестницы, ведущей к великокняжеским палатам Киева.

— Только выдай мне ростовцев да суздальцев, что Олег поковал, — продолжал, будто ничего не замечая, Мстислав. — То люди брата Изяслава. Негоже им в полоне томиться, когда меж нами мир.

И эти слова окончательно склонили Ярослава к миру.

Зима началась беспокойно — не сразу воротился Мстислав в Новгород. Заключив с муромским князем мир, он пошёл по льду Оки в Рязань, надеясь застать там Олега, но неугомонный Святославич уж покинул город и умчался куда-то в Дебрянские леса. Хоть и сидел на Смоленском столе усмирённый Мономахом Давид, хоть и любили Олега в родном Чернигове и хотели ему помочь, а покоя князь-изгой не нашёл. Там настигла его вторая грамота от Мстислава. Олег ещё раздумывал над начертанным на пергаменте, когда и Мономахово письмо дошло до него. То рассуждая о божественном, то вспоминая мирское, Владимир Мономах призывал Олега к миру и предлагал встретиться и сообща, миром решить спор о столах. Доведённый до крайности, не имея своего угла, скитаясь с женой и малолетними детьми по городам и весям, Олег был вынужден остановиться и принять предложение двухродных братьев.

Зато завершалась беспокойная зима мирно — Ярослав сидел в Муроме, Давид в Смоленске. Олег жил у братьев, прочие князья были на своих столах. Ждали лета, пересылались гонцами.

Глава 2

1

Зима выдалась малоснежной — обильные снегопады первых дней скоро сошли на нет, и с первыми лучами солнца обнажилась земля. Жаркая дружная весна в несколько дней высушила её, вскрыла реки. Наскоро прошёл ледоход. Разлив был невелик, и вода быстро вернулась в своё русло. Ждали весенних дождей. И в эти дни в Новгороде случился пожар.

Занялось средь бела дня на Торговой стороне. Очевидно, на складах купеческих товаров — уж больно быстро, словно нарочно подпалили. Сам Мстислав с семьёй был в те поры на Ярославовом дворище — днями собирались переселяться на Городище, где живали большую часть времени. Христина ждала второго ребёнка — зачала вскоре после возвращения мужа из похода — и мучилась неимоверно. Мамки и няньки предсказывали, что княгиня родит дочку.

Спускались сумерки, и зарево стало видно из окошек княжьего терема. Сухой ветер, дувший вдоль Волхова, грозил принести пожар на дворище. Уже занимались усадьбы поблизости от складов. Бухал набат, но всё впустую. Из окон не было видно людской суеты, и потому казалось, что никого в Новгороде это не волнует.

Мучимая тяжёлыми предчувствиями, Христина оторвала голову от изголовья — за обедом ей было дурно, и княгиня прилегла успокоиться, — и поспешила к мужу. Мамки и няньки захлопотали вокруг неё, но молодая женщина словно не замечала их суеты.

Она вошла в покои Мстислава бледная, с синими кругами под глазами, пошатываясь и держась за ободверники. Её опять мутило, перед глазами всё плыло не только от дурноты, но и от страха, что накатил на неё, беременную, заставляя бояться вдвойне — за себя и детей.

Мстислав вскочил навстречу — сидел один, размышляя и ожидая вестей с пожарища, — бросился, подхватывая на руки. Христина упала в объятия мужа.

— Христя?.. Ты чего? Христя!

— У... увези меня, — прохрипела она. — Страшно... Пожар...

— Где? — решив, что занялось Ярославово дворище, ахнул Мстислав.

— Боюсь я! Увези на Городище! Не могу я тут! — чуть не заголосила Христина. — О Езус и Дева Мария!

Она вскрикнула и обмякла на руках мужа. Мстислав крепче стиснул жену.