Мстислав Великий

...Долго не давались Мстиславу эти простые слова. Дивно было не то, что погиб его брат. Дивно было другое, и он сам на себя дивился — как сумел обуздать злость и жажду мести, как не поддался на уговоры отцовых бояр, требовавших пойти войной на обидчика. Останавливало другое — не хотел Мстислав войны. Да какая война, когда Изяслав сам первым пошёл на чужую волость? Какая война, когда добрая половина горячих новгородцев рассудила, что Олег Черниговский поступал правильно, возвращая своё, кровное? Какая месть, когда Святославич был прав, а Изяслав нет? Божий суд свершился, сам Господь покарал неправедного!

Так говорили иные новгородцы, так рассуждало тороватое купечество, для которого любая лишняя усобица — разорение, так внушал молодому князю епископ. Даже Христина, прижимаясь ладным гибким телом в темноте ложницы, мило коверкая русские слова, шептала, разглаживая влажные от пота волосы мужа: «Господь так рассудил. Негоже супротив Него идти. Он всё видит и за всё воздаст. И за добрые дела, и за деяния неправедные. Будь велик, будь достоин имени деда твоего, Гаральда Храброго». И Мстислав, скрепя сердце, смирился. Он послал Олегу Святославичу письмо, призывая его примириться с Владимиром Мономахом, предлагая себя в качестве посредника и упрашивая не раздувать пожара усобицы.

Но месть за брата — желание слишком жгучее. Не раз и не два Мстислав падал на колени перед образами, не раз и не два порывался, не дожидаясь ответа Олега, напасть на него. Советники, и первыми среди них отцов боярин Добрыня Рагуилович и новгородский боярин Гюрята Рогович, не говорили ни «да» ни «нет», полагаясь прежде на волю Владимира Мономаха. А в том, что он скажет, сомневаться не приходилось.

Дело было за Олегом Черниговским. И он своё слово сказал, послав брата Ярослава Рязанского со сторожей к реке Медведице, а сам встал с полками у Ростова. Делать было нечего. Пришлось скликать рать, выслав вперёд старого опытного воеводу Добрыню Рагуиловича.

Ещё на полпути к Ростову навстречу стали попадаться ратники. Ополченцы бежали из войска Олега Святославича, не желая сражаться против Мономашича. Они поведали, что Ярослав прослышал о том, что передовой полк воеводы Добрыни Рагуиловича похватал Олеговых данников и воротился к старшему брату. Олег рванулся было вперёд Мстиславу, но распутица и затяжные осенние дожди заставили его отступить под защиту крепостных стен.

Это была удача — одним ударом покончить с мятежными князьями, восстановить мир в Залесской Руси и сполна взыскать за смерть Изяслава. Но когда Мстислав подошёл к Ростову, Олега и Ярослава Святославичей там не оказалось. Вместо них Мстислава встретило посольство из ростовских бояр с дарами. Они сказали, что город недоволен Олегом и Ярославом, что в Ростове поднялся шум, и князья, уже изготовившиеся к битве под стенами города, не надеясь на преданность горожан, ушли. Мстислав понял — Олег его боится. И двинулся дальше.

4

Олег Святославич сидел в Суздале. Запершись в княжьем тереме, отослав от себя не только жену и детей, но и младшего брата, тот один не спорил и не лез с советами, он мерил шагами светёлку, изредка подходя к окну.

Суздаль был наводнён войсками — белозерцы, остатки полка ростовчан, муромляне, рязанцы, даже мордва, — на улицах не протолкнёшься, не то что на княжьем подворье. На стенах десятники орали на мужиков, спешно подправлявших кое-где обветшавшие стены, — ни Ростов, ни Суздаль не знали набегов половцев и привыкли жить спокойно. Деловая суета царила и на дворе.

Взятые в ополчение мужики хмуро поглядывали со стен. Большинство были горожанами и ловко управлялись с топором иль рогатиной. Мечей было мало — князь должен был обеспечить мечами людей, дать коней и брони. Всего этого не было у князя-изгоя, волей Мономаха вынужденного скитаться по Руси. Да и у его брата Ярослава тоже не хватало на всех оружия.

— Слыхал, что ль, Микита? — толкал соседа в бок сосед.

— Чаво? — Микита тупо смотрел на холмы и полуголые леса, дорогу и речку вдалеке.

— Слыхал, молвлю, какая сила идёт со Мстислав-князем?

— Ага...

— Неисчислимые толпы! Тьмы и тьмы!

— Ну?

— Как думаешь, устоим?

Микита сумрачно глядел на соседа. Оба были в зипунах, за поясами торчали топоры, руки держали копья, у ног прислонены щиты. Эта часть стены была уже подправлена, но соседние участки ещё чинили, и оттуда летела крепкая ругань десятников и доносился дух свежей щепы и взрытой земли. Где-то там, в пригороде, остались семьи — Микита и сосед его, Присоха, были соседями.

— Вот и я тож мыслю, — углядев сомнение в глазах соседа, зашептал Присоха. — Как подступит под стены Мстислав-князь, порубят нас, как капусту. Дружина княжья да боярская вся в броне, им что! Даже коли попадут в полон, откупятся. А мы, мужики?

— М-да, — кивнул Микита, вспоминая жену и погодков-сыновей. — Наша доля известна...

— Так я вот что думаю, — Присоха придвинулся ближе, — уходить надо! Ко Мстислав-князю, пока не поздно! А не то подступят новогородцы под стены — и всё!

Микита воровато оглянулся по сторонам, склонил голову к уху соседа. «Ночью же и уходим», — порешили мужики.

Дозорные доносили, что войско Мстислава идёт от Ростова прямым путём, но идёт не торопясь, ибо что ни день пристают к нему люди. Не только ростовцы пополняли его дружину — но и суздальцы. Утекали мужики, взятые в ополчение, даже у бояр в дружинах недостача ратников, а иные бояре так вовсе на сторону поглядывали и ко двору который день не являлись.

Когда Ярослав наконец пробился к брату, тот стоял у окна и смотрел на спускающийся на город вечер. Солнце сошло к западу, вызолотило маковку церкви Святого Дмитрия, его косые лучи падали в узкую оконницу, заставляли сверкать и переливаться шитье на ярко-голубой княжеской рубахе. Олег стремительно обернулся на шаги Ярослава, и тот вздрогнул, поразившись перемене в лице брата. Узкое лицо его, похожее на иконы греческого письма, похудело, под глазами залегли тени, красивый рот нервно кривился. Гнев и страсть отражались в глазах, сквозили в каждом движении.

— Ты?

— Я, — с удивлением откликнулся Ярослав.

— Что слышно? Где Мономашич?

— Не ведаю...

— «Не ведаю!» — передразнил Олег. — Эдак всю обедню проспите! А Мономашич явится по наши души и... — Он прервал сам себя, горько махнул рукой и заходил по покою широкими шагами загнанного зверя.

Ярослав внимательно следил за мечущимся братом. Он пошёл за ним не только в силу кровных уз, но и из привязанности — проживший много лет за границей, Ярослав не сошёлся близко ни с кем из внуков и правнуков Ярослава Мудрого и, кабы не мятежный духом Олег, вовсе чувствовал бы себя на родине чужим.

— Ещё не поздно, — начал он.

— Что? — резко остановился Олег. — На поклон к Мономашичу пойти? Ключи от города отдать? А самим куда? Изгоями — из милости в захудалом городце век доживать? Иль вовсе — на чужой стороне счастья искать?

Ярослав покачал головой. Он был ребёнком, когда мать, Ода фон Штаде, бежала с ним после смерти отца в Германию. Родня деда, графа Леопольда фон Штаде, не жаловала мальчика. Горько было думать, что ещё раз придётся испытать то, давнее, детское.