Мстислав Великий

Мономах одни листы пробегал беглым взглядом, выхватывая лишь отдельные имена, другие просматривал со всем тщанием. Дела давно минувших дней не волновали его — события последних лет были ближе и потому значительнее. Слишком много всего приключилось за последние двадцать-тридцать лет. Эти-то строки он просматривал с куда большим тщанием. А потом вдруг оторвался от чтения и взглянул на Нестора.

— Сей труд я забираю с собой, — сказал Владимир. — Дабы, и тебя не отвлекая, и сам не отвлекаясь, в тиши и спокойствии прочесть. После вынесу своё суждение.

Нестор хотел было возразить, что труд его не завершён, что не принято забирать летопись из монастыря, где ей и место, но промолчал, не смея спорить с новым киевским князем. За тринадцать лет бытности летописцем Нестор успел многое узнать и понять: всякая власть от Бога и всякая власть стремится сполна оправдать сие утверждение.

Забрав летопись, Владимир Мономах воротился в Киев, где надолго погрузился в чтение. Труд Несторов был велик — с самых первых годов, ещё до Рюрика, начинал он своё повествование, перечисляя, каким обычаем жили славяне до прихода варягов из-за моря и каковыми были до воссияния над ними света христианства. Далее шли деяния первых князей — Олега, Игоря, Ольги и сына её Святослава. Много и красиво расписывал летописец Мономахова прадеда Владимира Крестителя, коего уже начали в народе величать Красным Солнышком. После было описание свары, затеянной Святополком Окаянным, — и тут впервые Владимир раздумчиво нахмурился. Ибо жития святых Бориса и Глеба, страстотерпцев за землю Русскую, были написаны так, словно это были обычные люди, а не первые русские святые. Борис водил полки своего отца и не считал войну зазорной, коли что и было в нём от праведника, так то любовь к братьям. А Глеб — про него вообще не упоминалось ничего вплоть до его смерти от рук наёмных убийц.

Дальше — больше. В конце Владимир Мономах откровенно мрачнел, читая прилежно выписанные строки. Совсем не таким виделся ему мир — не так шли дела в Киеве и Чернигове, Переяславле и Новгороде, Владимире-Волынском и Диком Поле. Вспоминалось, что Нестор был другом Святополка Изяславича и писать «Повести временных лет» начал по его наказу, то есть заранее оправдывая все его дела и принижая роль других князей. Особенно раздосадовало Мономаха то, что его-то дела остались незаметны, — везде на первом месте киевский князь, а он, самый сильный и влиятельный князь на Руси, только на втором. Словно это не по его слову поднимались полки на битву с половцами, не его слово мирило и ссорило, не он исподволь направлял и Святополка, и Святославичей, и Ростиславичей. Будто не он один заставил наконец великого князя приструнить Давыда Игоревича, и не ему кланялись половцы. Выходило, что за всем этим стоял Святополк Киевский, а Владимир Переяславльский был у него чуть ли не в подручниках! А ведь всё могло быть наоборот — ежели б он двадцать лет назад был чуть твёрже и сумел переломить боярскую силу, когда после смерти Всеволода Ярославича кияне выкрикнули в князья Святополка. Или четыре года спустя — если б захотел надавить, не слушая голоса народа, и изгнал Святополка, запятнавшего свою княжью честь ослеплением Василька Теребовльского. После той усобицы Святополк смотрел ему в рот, боялся слово сказать, не посоветовавшись с ним, истинным князем русским, а в летописи всё описано не так! Хвалят Святополка за то, что он приструнил Давыда, а осуждают лишь за его легковерие и мягкость. И про то, что к нему в гости иноземцы ездили и подолгу живали, — тоже прописано. И как он сына своего женил на самых лучших невестах, а дочерей своих с выгодой для Руси замуж отдал. И как он породнился с Комнинами, скрепив союз с Византией.

Совсем не такой хотел видеть Владимир Мономах летопись земли Русской. Ныне он — великий князь, и дальнейшее летописание будет под его строгим надзором. Но прежде следует исправить уже написанное.

Несколько дней спустя Мономах отвёз «Повести временных лет» в Выдубицкий монастырь.

Это было любимое место, куда в последние годы жизни ездил его отец Всеволод Ярославич. Сам Мономах тоже не обходил монастырь стороной и посылал ему богатые дары. Оделил его землёй и ловищами по Днепру в первые дни своего вокняжения. Печерский монастырь не получил покамест ничего — за то, что поддерживал Святополка Изяславича. Теперь, став великим князем, Владимир Всеволодович мог более не притворяться — он ревновал власть к своим братьям и радовался, получив золотой стол. И не мог допустить и мысли, чтобы после Святополка Изяславича что-то осталось. Была б воля — вовсе вымарал его имя. Но о таком негоже было и думать. Значит, расправиться с памятью о своём предшественнике надо было иным путём.

Выдубицкий игумен Сильвестр был давним другом Владимира Мономаха. В стенах Выдубиц обретался отец Василий — бывший духовник Мономаха и его доверенное лицо, по наказу переяславльского князя побывавший в узилище Василька Теребовльского. Позже он составил свой рассказ о тех событиях, и тот лежал втуне до сего дня, ибо в Выдубичах не велось своего летописания.

Игумен Сильвестр не мог сдержать удивления и радости, когда узнал, что Владимир Мономах сызнова посетил его монастырь. Был он так же сух, как и Нестор, но двигался не в пример живее. Глаза горели удивлённо-радостным огнём, когда он принимал в палатах своего покровителя и друга.

По приказу Мономаха двое слуг внесли ларец, где покоилась «Повесть».

— Сей труд забрал я из Печерского монастыря, — молвил Владимир, когда исписанные листы легли на стол перед Сильвестром. — Прочтя, понял я, что не всё верно описывал Нестор, лукаво помышляя о возвеличивании Святополка Киевского, коий был князь ничтожный, волей и духом слабый и полководец худой.

— Да, княжьи добродетели были ему не ведомы, — покивал Сильвестр, — он более всего радел о своей выгоде, нежели о Руси. И сребролюбием страдал чрезмерным. Иное дело ты, сын мой. Твоими благими делами долго будут ещё люди восторгаться.

— Вот и желаю я, чтоб мои дела и дела иных князей по правде были описаны в «Повести временных лет» — потомкам в назидание. Ибо не о славе мирской пекусь. — Владимир подвинул к игумену несколько листов. — И не желаю я, чтоб вот это оставалось в памяти народной. Ныне настают новые времена. И деяния наших предков должны быть описаны по-новому.

— Перепишем, — взглянув на листы, согласился Сильвестр. — Как ты повелишь, так всё и перепишем! Сам, лично, перепишу.

— Но верно ли ты понял, как надо всё переделать? — понизил Мономах голос. — Ведаешь ли ты настоящую правду о делах волынских, новгородских и киевских? Ведь Нестор и предшественник его, Никон, знать не знали, что мои люди многое видели и оставили для меня свидетельства. Нестор не бывал в походах сам и не может знать точно, кто на самом деле водил полки — киевский князь или кто иной. И чьими в таком случае были победы, а чьими — поражения. И много ещё чего не знал Печерский летописец. А ты знаешь, — Мономах по-особому, настойчиво-вкрадчиво, взглянул в глаза Сильвестра.

— Да, князь, — кивнул тот. — Всё, что ведомо тебе, ведомо мне.

— Так постарайся же, — Мономах выпрямился, — сделать так, чтобы и потомки наши знали это. А я за то в долгу не останусь.

Нестор, вскоре скончавшийся, так и не увидел более своей «Повести временных лет». И ту повесть, что писал он, никто более не видел. Осталось прежним лишь название.

2

Принял княжий венец Владимир Всеволодович Мономах Переяславльский. Рассадил по-новому своих сыновей. Ярополку, уже прославившемуся ратными подвигами, оставил Переяславль, чтоб было кому оборонять Русь от половцев. Романа держал при себе, прочих сынов рассадил по городам Залесской Руси — кого в Суздаль, кого в Ростов, а самого меньшого, Юрия, отправил в недавно срубленный град, названный Владимиром, по имени самого князя.

Кроме Романа не устроены были ещё трое его детей — сын Святослав и дочери Евфимия и Агафья. Старшей, Евфимии, шёл уже семнадцатый год, и после свадьбы Ярославца Святополчича на Елене Мстиславне приспело время найти мужа и для неё.

Таковой давно сыскался — Коломан, король Венгрии. Вдовец, потерявший к тому же единственного сына и озабоченный тем, что трон уплывает из его рук, льющий кровь своих братьев и их малолетних детей, хромой, горбатый, шепелявый и слабый по причине преклонных лет, король угров никоим образом не был парой красивой девушке. Но среди его родственников жила дочь Святополка, Предслава, ставшая матерью и имевшая большое влияние на окружение короля. Покуда был жив Святополк, Коломан опасался пальцем тронуть и Предславу, и её семью. Как он поведёт себя теперь, когда старые союзы потеряли силу?

Мономах был убеждён, что наилучшим решением будет свадьба Евфимии с Коломаном. Он пошёл к дочери и объявил ей свою волю.

Правду сказать, в сердце Евфимии ещё жил волынский князь Ярославец — первая девичья любовь долго не угасает. Весть о том, что он женился на её племяннице, больно отозвалась в душе девушки. Она много плакала впотай, но, услышав от отца весть о предстоящем замужестве, ахнула:

— Правда ли, батюшка? За кого же?

— За Коломана Угрского. Правда, он латинянин, но король. Ты станешь королевой венгерской и сможешь повернуть Венгрию к союзу с Русью. И твой сын станет королём.

— Но я... не хочу. — Евфимия отвернулась к окну.

— Не бойся. Твои сёстры вышли замуж, племянницы тоже. Пришёл и твой черёд. Коломан хоть и стар...

— Стар? — переспросила девушка.

— Стар. И хотя понимаю, что тебе он может не понравиться, да ничего не поделаешь. Надо.

— Но отец, я не хочу! Я бы хотела уйти в монастырь...

— Что? — Мономах поразился. Подобного он от дочери не ожидал. Мало того что две его сестры стали монахинями, так теперь и младшая, любимая дочь!