Мстислав Великий

Мономах невольно кинул взгляд на своих спутников. Фому Ратиборыча и Ивана Войтишича впрямь можно было принять за богатырей, да и среди дружинников тоже немало было плечистых сильных молодцов. Рядом с ними невысокий Владимир Всеволодович казался ниже ростом и меньше, чем был.

— Вот ведь какова молва-то народная, — усмехнулся он. — И где такие былины про меня слагают?

— Да по всей земле, где я ни был.

— А сам-то ты кто? Уж не гусляр-певец?

— Нет. Коли прикажешь, песенкой потешу, а только служба у меня иная, посольская.

— Худо ты, Василий Микулич, посольство своё справляешь — поклонов не бьёшь, шапки не ломаешь.

— А ты её сбей с моей головы — тогда поглядим, стоит ли мне перед тобой шапку ломать! — дерзко ответил парень.

Фома Ратиборыч так и взвился, умоляюще глядя на Мономаха, но тот покачал головой:

— Погодь. За дерзость проучить его надобно, да только сыщем кого помоложе... Эй, Алёша!

Один из молодых дружинников мигом оказался рядом, оскалил в улыбке ровные красивые зубы.

— Одолеешь? — кивнул Мономах на Василия.

— А то нет? Только жаль меча марать. — Алёша спешился.

Прежде чем Мономах успел вымолвить хоть слово. Василий тоже оказался на земле, сбросил с плеч плащ, скинул рукавицы, потоптался, готовясь.

Охота была забыта. Бояре и дружинники сгрудились, глядя, как сходятся бойцы. Владимир Мономах тоже спешился — ему сразу подстелили ковёр, и князь устроился удобнее.

Алёша обходил Василия осторожно, поигрывая и выжидая. Потом вдруг метнулся, складывая кулак, но парень ловко ушёл, заламывая руку и кидая дружинника наземь. Едва коснувшись травы, Алёша вновь был на ногах, вновь кинулся на супротивника — и вновь его постигла неудача. На третий раз он уже дотянулся сбить шапку, но Василий увернулся в сторону и вскочил, оказавшись за спиной дружинника.

Среди зрителей послышался смех. Кто-то закричал, подбадривая Василия. Улыбнулся и Мономах — он любил воинские потехи. Алёша снова кинулся на Василия, пытаясь достать затрещиной, но тот присел. Руки дружинника загребли пустоту, он не сумел остановить замах, а Василий, выпрямившись, выбросил руку, — и Алёша едва устоял на ногах от сильного удара. Схватился за лицо, щупая нос, — и вдруг улыбнулся.

— А сестрицы ли нет у тебя? — спросил он.

— На что тебе сестра?

— Уж больно леп ты. А кабы была у тебя сестра, да так же красива, — быть бы ей первой боярышней в моём Ростове аль в самом Киеве.

— Уж не за тобой ли замужем?

— А хошь бы и так.

— Что ж, Алёша-ростовец. Сумеешь меня одолеть — сам до терема моего провожу. Там поглянешь, есть ли у меня сестра и какова она на вид!

— Гляди, Алёшка, — со смехом выкрикнул кто-то из дружинников, — как бы не прогадать!

— Да и ты держись, Василий, — поддержали его. — Алёшка у нас бабий прелестник!

— Не видать ему моей сестры! — отозвался парень.

Выпрямившись, он подпустил Алёшу совсем близко, и когда тот уже нацелился сбить шапку, встретил его пинком, от которого дружинник согнулся пополам и рухнул на колени, хватаясь за отбитое место.

Зрители зашумели. Не всем пришлась по нраву эта победа. А Василий как ни в чём не бывало повернулся к Владимиру Мономаху и поклонился:

— Доволен ли ты, светлый князь? Аль ещё тебя потешить?

Двое приятелей Алёши сразу шагнули вперёд:

— Дозволь, княже!

— Дозволяю, — кивнул тот.

Василий бросился к своему коню. Его уже держал в поводу коновод — молодой, совсем ровесник боярину. Он с тревогой придвинулся ближе, зашептал что-то, но Василий с улыбкой похлопал парня по руке:

— Не журись, Валдис. Сумею выстоять!

Дружинники, прикрываясь щитами, стали поочерёдно заходить с боков Василию, но тот, поигрывая лёгким топориком, не давал приблизиться. Ловко ускользая от мечей, он всяк раз оказывался за спиной то у одного, то у другого. Всем — и князю Владимиру в том числе — было видно, что он мог ударить противника в спину, но не делал этого: всё ж таки потеха, а не бой.

Потом он вдруг подпустил одного дружинника к себе, поднырнул под меч, оказавшись прижат к щиту, рукоятью топорика отвёл меч в сторону, зацепил край щита, открывая напряжённое лицо воина, и ткнул в него клевцом (здесь — заострённый зубец на обухе топора. — Прим. авт.)

— Убит. — Он тут же откатился в сторону, потому что второй воин спешил на помощь первому. Пнул его щит, вынуждая дружинника отступить, а потом двумя сильными ударами выбил меч из его руки и рубанул по щиту. Воин еле успел закрыться — ибо новый удар был нацелен ему в лицо.

— Добро. — Владимир вскочил с постланного наземь ковра. — Одолел вас Василий-боярич. — Он поманил к себе тяжело дышащего парня. — Видал я молодцов, так же ловко управлявшихся с топором. Ты новгородец?

— Угадал, княже.

— А отец твой кто?

— Помер боярин Микула, когда я совсем мал был. Один я у матушки.

— Вижу, доброго сына вырастила мать твоя. Хочешь в дружину, Василий Микулич?

— Нет, — мотнул тот головой. — Не за тем я в путь пускался.

— А чего ж ищешь?

— Время придёт — скажу, а пока не пытай, князь. — Боярич улыбнулся, да так, что у Владимира почему-то сжалось сердце.

— Ну что ж. Тогда, — Мономах глянул на своих бояр и дружинников, — будь мне гостем!

Василий улыбнулся ещё шире и мигом вскочил в седло. Жеребец под ним заплясал, выказывая норов, но, укрощённый привычной рукой, едва охота тронулась в путь, пошёл широкой ровной рысью.

Поравнявшись с Василием, Владимир Мономах некоторое время смотрел на рысящего жеребца.

— Добрый конь у тебя! Откуда такой?

— Батюшка, когда живой был, жеребёнка из ляшских земель вывез. Тот вырос в доброго коня, а это — его племя. Я сызмальства скакать люблю — по-над Волховом у нас заливные луга. Там любо-дорого промчаться!

— Ия скачки люблю, — подхватил Мономах. — В юности, бывало, из Чернигова к отцу в Киев за день доскакивал — только коней менял. Не желаешь скачкой потешиться?

Василий уже понял, что его испытывают. Он окинул берег реки, вдоль которого ехала охота. Луговина пестрела островками кустарников, виднелись небольшие балки и группы деревьев.

— До реки и вспять, — предложил он. — А каков заклад?

— Ишь ты! С князем спорить вздумал?

— Ты мне вскачь ехать предложил — тебе и ответ держать, — спокойно ответил Василий. — Готов я поставить имение, что осталось мне от батюшки. А ты?