Мстислав Великий

Мономаху нравились дерзкие речи новгородца. Было что-то в молодом удальце такого, к чему лежало сердце. И как же не походил он на тех спесивых бояр, что летом приводил князь ко кресту!

— Дам я тебе лучшего коня из моих табунов и гривну золота.

— Шалишь, князь! — сверкнул зубами Василий. — За отцово достояние — гривной золота расплатишься? Лучше повели-ка ты, чтоб на меня, Василия Микулича, было отписано имение Ставра Гордятича, новгородского сотского. Терем его с нашим стоит на одной улице, а на лугах его заливных моим коням раздолье будет.

Мономах думал недолго. Коль отдаст он этому парню имение мятежного боярина, ещё один свой человек будет в вольном Новгороде.

— Добро, Василий Микулич. Обскачешь меня — отдам тебе Ставрово имение. Кто первым в шапке воды принесёт — того и верх будет, — кивнул Владимир, подобравшись в седле.

— Ну, светлый князь, — улыбнулся из-под мехового околыша Василий. — Только гляди! Я те не спущу!

Мономах готов был торжествовать — того, что не смогли добиться его дружинники силой, он сейчас сотворит хитростью. Но Василий мигом обернулся в седле, рывком сдёрнул шапку с головы Валдиса-коновода и, гикнув, послал коня вскачь.

Охота остановилась. Мономаховы бояре, сокольничьи и дружинники смешались с новгородскими отроками — все смотрели, как два коня, серый и гнедой, мчатся по луговине.

Сперва Мономах вырвался вперёд — ему не было нужды тянуться за чужой шапкой. Но постепенно гнедой жеребец стал нагонять. Выбрасывая ноги, он шёл намётом. Мономах по-половецки сжался в седле, но Василий был легче, и вскоре его гнедой поравнялся с княжеским конём.

Фома Ратиборыч даже схватился за сердце, когда всадники вдвоём вломились в заросли ивняка. Несколько отроков, отъехавших ближе к реке, закричали — из зарослей первым вырвался гнедой. Всадник прижался лицом к его гриве, оберегаясь от веток, и направил коня круто к реке.

Спуск здесь был не так полог, и осторожный Мономах промедлил, ища удобный путь. Но в это время Василий, ловко перегнувшись с седла, черпанул шапкой своего коновода днепровской воды, выпрямился, изогнувшись всем телом, и поворотил коня вспять.

Честь не позволила Мономаху тотчас повернуть коня. Он всё-таки доехал до воды, наклонился с седла, стаскивая шапку и черпая ею воды. Выпрямляясь, почувствовал, как заломило спину. Как-никак, не мальчик! На седьмой десяток пошли года!

Когда он выбрался из-под берега на равнину, Василий уже скакал к охоте. Ехал не спеша, явно поджидая князя.

— Обскакал ты меня, Василий Микулич, — молвил Мономах, когда собрались вместе. — Забирай имение Ставрово с теремом и всеми сёлами. А сейчас — едем в Вышгород!

2

Князь остановился в Вышгородском тереме, где любил живать ещё его отец. Тут ждала молодая жена Анастасия — не любила новая княгиня, как в свои годы Гита, скакать подле мужа, сопровождая его на ловы и в боевых походах. Но хозяйкой была отменной. К тому времени, как охота въехала в ворота княжьего подворья, в сенях уже накрывали столы для пира, а холопы растапливали бани.

Владимир Мономах по-молодому широким шагом поднялся на крыльцо, где ждала жена, обнял, поцеловал в лоб. Он жалел её за то, что не мог полюбить, и за то, что в нелюбимом супружестве судьба отказала ей даже в детях.

— Здравствуй, Настенька. Принимай гостей! Вон каков витязь возрос в Нове-Городе. Василий сын Микулич, боярский сын.

Анастасия взглянула на поднимающегося по ступеням Василия, встретила его прямой взгляд — и обернулась на мужа.

— Дозволь, княже, словом перемолвиться.

Мономах не отказал жене и вместе с нею проследовал в палаты.

— Кого это ты боярским сыном величал, Владимир Всеволодич? — спросила Анастасия, когда они остались одни. — Не боярский сын это, а женщина!

— Да с чего ты взяла-то? — поразился Мономах.

— Руки его тонкие и нежные, стан прям и тонок, а идёт ровно, словно уточка плывёт. Да и ликом больно свеж. Испытай его — увидишь!

— Уж испытывал. Он на коне сидит, словно век с него не слезал, супротив двоих моих ратников выстоял, самого Алёшку-ростовца в рукопашной одолел!

— Эка невидаль! Сам сказывал — у половчанок и жёнки в бой идут. А уж про новгородских-то баб путного вовек не говорено — у них там жёнке с жёнкой поле присуждают! (Поле — по «Русской Правде», судебный поединок для выявления виновного. — Прим. авт.)

Мономах нахмурился. Если Анастасия права, то невелика князю честь, что его воев побила, а самого его обскакала на коне женщина.

— Добро. Будь по-твоему!

Василий отдыхал в горнице. Он скинул новгородский зипун, оставшись в вышитой рубахе, но шапки с головы не снял. Это не удивило Мономаха — коли это женщина, то боится опростоволоситься. Но тут же вспомнил — Василий, кто бы он ни был, в поединке выиграл право не ломать шапки пред князем. Новгородский гость вскочил при появлении Мономаха, спуская с колен кошку, которую ласкал.

— Ты мой гость, Василий-новгородец, — начал Владимир. — Зову тебя на пир. А перед пиром сходи-ка в баньку — пыль дорожную смоешь, усталость прогонишь.

Только на миг дрогнули плаза Василия, но тут же он рассмеялся, кланяясь:

— Благодарствую, князь Владимир! Не случалось мне покамест в княжьих банях париться!

Княжеская баня стояла чуть на отшибе — с ещё древних времён, чтобы не вызывать гнев банного деда. Топили её для одного Мономаха — бояре и прочие гости парились в другой. Владимир чуть-чуть задержался в покоях жены, но когда пришёл к бане, там уже кто-то парился.

Сердце невольно стукнуло — вот сейчас он поймёт правду. Узнав у банщика, что Василий-новгородец уже там, Мономах переступил порог — и едва не шагнул назад. Всё заволокло таким паром, что не просто смотреть — дышать было тяжко. Чуть ли не ощупью Владимир добрался до лавки, сел. В клубах пара в полутьме кто-то быстро шагнул мимо. Хлопнула дверь.

Владимир выглянул в предбанник. Василий Микулич стоял у порога в свежей рубашке и затягивал гашник на портах. Шапка была по-прежнему надвинута на глаза, укрывая волосы. Новгородец улыбнулся раскрасневшимся лицом.

— Знатна у тебя банька, великий князь, — молвил он, кланяясь. — Уж так-то я косточки размял — снова сызнова народился. Ты уж не обессудь, что тебя не дождался.

Он набросил полушубок и вышел.

А потом был пир, на котором Владимир Мономах не спускал глаз с Василия. Тот ел и пил, не смущаясь, не по-женски налегал на жареную дичину и, как все, подставлял кубок виночерпию. Он единственный за столом был в неизменной собольей шапке, и князь Владимир, поглядывая на гостя, терзался в догадках — права или не права жена. Можно было просто кликнуть дружинников — пущай силой стащат шапку с новгородца. Останавливало иное — уж больно ловок парень. Да и кем бы ни был — Василий гость. А он не Святополк Изяславич, чтоб гостя обижать.