Мстислав

–  И ещё, отец мой духовный, совет с тобой держать хочу, не с боярами, боюсь, не поймут они меня. Князь Ярослав в Киеве детей своих грамоте обучает, и нам бы в Чернигове разумных детей боярских и мужей города письму и цифири научить для пользы княжеству.

–  Богоугодное дело замысливаешь, княже, то и для Церкви надобно, не мало попов, какие Святое Писание не осилят за незнанием азбуки.

–  Благостное дело тебе, отец Кирилл, начата, а я бояр, какие над своими чадами курами квохчут, заставлю отпрысков слать к тебе в науку.

Со всех сторон великой Польши поспешали в Гнезно паны со шляхтой. Съезжались оружно, дабы в споре решить, кому королём быть.

Накануне совсем неожиданно умер Болеслав. С вечера весел был, вина выпил, поел изрядно, а утром не пробудился.

Бряцали паны оружием, горланили, местами звон сабель слышался. Одни вельможные за князя Мешко ратовали, другие за Бестрина горло драли. И осилили-таки, посадили в короли князя Бестрина.

Бояре недовольны: что ещё Мстислав выдумал, от родителей детей отнимать и в учёбу отдавать. Жили же неучами и не дураками вырастали, ан в голову взбрело новшество ввести. Мало ли что Ярослав! Так то в Киеве, а у них Чернигов! Но Мстислав оказался упрям, пересилил. И пошли в приход Борисоглебской церкви ребятишки. Соберутся в избе отца Кирилла за столом, ждут слова учителя. Школяров всего пять, но как заозоруют, сладу нет, пока отец Кирилл не возьмёт в руки розгу.

Зубрят ученики буквицы, хором врастяжку, каждый норовит другого перекричать. А когда до цифири дойдут, взмокреют. Цифирь ещё мудрёнее буквиц, никак в головки детские не лезет. Отец Кирилл злился:

–  Экие бестолковые! Ну есть у тебя шесть калачей, яз те ещё три дам, сколько у тя калачей станет?

Тишина, шепчут губы, пальцы загибают, а когда выкрикнут ответ, радуются.

–  Вот и ладно. А ежели у тя, Андрейка, семь кусков пирога и ты три отдашь Гавре, сколько останется?

Андрейка нехотя поднимается:

–  Мне ему отдавать не к чему. Он мне намедни пряника не оставил.

Смеются дети, а с ними и отец Кирилл слёзы утирает, хохочет. Несмышлёныши, что с них возьмёшь!

Зашёл как-то в школу Мстислав, послушал, ребят похвалил за прилежание, духовнику сказал:

–  Терпелив ты, отче, и воздастся тебе за труд твой благостный, хороших радетелей отечеству ты выпестуешь.

Из Киева вернувшись, Мстислав всего раз и побывал в обже. Отвёз Оксане в подарок нитку жемчуга и перстенёк золотой, а потом надолго в городе застрял. Мастеровой люд, что детинец каменный возводил, едва стены из земли вывел. Князь недоволен, этак в пять лет не управятся. Решил самолично поглядеть, что тому причина. Оказалось, боярин Димитрий иногда мастеров посылает на своё подворье палаты боярские ставить.

Мстислав Димитрия побранил:

–  Ты, боярин, честь не роняй, не путай хоромы с детинцем. А вот за городни рад, славно трудятся плотницких дел умельцы: и стены добрые возводят, и частокол надёжный. Надобно кузнецам велеть ворота городские оковать да навесы новые, чтоб никакой таран не взял.

Лишь к концу месяца снова выбрался в обжу. Ехал один, никого из гридней не взял, не хотел пересудов. Хоть и верные гридни, да всё же лишние глаза. Эвон, стало ж известно духовнику.

В обже никого не застал. Отыскал их по стуку топора. Пётр с сыновьями и сестрой готовили новое поле в зиму, вырубали кустарники, выжигали хворост.

Мстислав, сбросив рубаху, взял в руки топор. Работалось легко, Пётр заметил:

–  Не за княжье дело взялся!

Мстислав отшутился:

–  Хлеб есть княжье ли дело?

Обедали тут же, на поляне. Но прежде Мстислав умылся из родника. Оксана подала ему льняной рушник, шепнула:

–  Уезжать будешь, провожу тя…

Из Тмутаракани весть. Через гостя новгородского передал воевода Ян Усмошвец, что всё у них ладно. Вернулись касоги, поселились за Кубанью, с тмутараканцами живут в мире, в гости друг к другу ездят. Хазары тмутараканские ведут себя тихо, печенегов давно не видели. Сказывают, их вежи у Саркела появлялись.

Греки в Тмутаракани гости редкие, они всё больше в Корсуни якоря бросают…

Ещё писал Ян, что с отъездом князя Мстислава притихла жизнь в Тмутаракани. Всё будто бы как и прежде, да всё не так. Люд князя своего вспоминает, печалится, что покинул их город…

Прочитал Мстислав письмо воеводы, всю жизнь в Тмутаракани вспомнил, и такой тоской пахнуло на него! А Добронрава к себе удалилась, слезам волю дала…

Нередко Мстислав задумывался. Тмутаракань он покинул по своей воле. Чернигов его принял охотно, и княжество Черниговское второе после Киевского. Так отчего княжество Тмутараканское так тревожит его?

Долго не мог ответить на этот вопрос и наконец, получив письмо Яна, понял: там, в Тмутаракани, остались лучшие годы его жизни, хотя и хлопотные, полные тревог.

На рубеже Южной Руси Тмутаракань была её щитом, и он, Мстислав, держал тот щит в своей руке.

Когда покидал Тмутаракань, Черниговское княжество искал, не гадал, что настанет день, и его захватит горечь разлуки. Неведомые нити связывали его с княжеством тмутараканским, и оказались они настолько прочными, что никогда не порвутся. Мстислав даже думал, знай он о том раньше, пожалуй, не покинул бы Тмутаракань…

Теперь он понял, как был неправ, пытаясь убедить Добронраву, что Чернигов лучше Тмутаракани. Лесами и реками прельщал, а то невдомёк, там осталась её родина. Разве не почувствовал он этого в Киеве? А Тмутаракань за время княжения в ней сделалась его второй родиной. А ещё Мстислав понял: мудрость приходит к человеку с годами, рождается в познании…

Пеший дозор десятника Пискуна из земских кметей едва из лесу выбрался, как наскочил на печенегов. Их было с полсотни. В шапках островерхих, с луками и колчанами, они сидели на своих мохнатых, низкорослых лошадёнках, сбившись кучно, верно, совет держали.

Русских увидели сразу, завизжали, погнали на них коней.

–  Господи, помогай, - перекрестился Пискун и, наложив стрелу, пустил в печенегов.

Кмети проделали то же. Несколько печенегов упали, но другие продолжали скакать.

–  В лес!
– крикнул десятник.

Не успел повернуться, как печенежская стрела пробила кожаный панцирь. Пискун почувствовал под рубахой кровь. Кмети уже убегали к лесу. Пустив ещё стрелу, десятник побежал. Но печенеги уже настигали. Ремённая петля жгуче перехватила горло, рванула, свалила. Пискуна потащили. В сознании мелькнуло: «Плен…»

Очнулся и увидел: связанный по рукам и ногам, он лежит поперёк седла. Пискун догадался, что под ним конь одного из убитых печенегов. Попробовал плечом шевельнуть. Нет, рана не болит, значит, не сильно стрела задела.

Печенеги уходили в степь спешно, русской погони остерегались. Но десятник знал, поблизости от него заставы русских дозоров не было и потому ждать ему спасения неоткуда. Он в плену.

Сколько страшного слышал Пискун от тех немногих, кому удавалось спастись от печенежского рабства. Били плетью с железным наконечником, надевали колодки, а то ещё хуже, подрезали сухожилия, и тогда забудь мечты о побеге…